Когда возвращается радуга. Книга 1 - Вероника Горбачева

Хромец и впрямь её простил. Она даже не успела понять, что умирает.

Обезглавленное тело несколько секунд ещё держалось на коленях, а затем мягко завалилось вперёд, орошая ковры и алые шаровары чернокожего раба кровью из артерий. Красное растворялось и исчезало на красном.

…Ирис казалось, что она сходит с ума. Всё это уже однажды было, было — и страшная казнь, и Хромец, поглядывающий недобро, и воин, вытирающий ятаган, и другие, наставившие оружие на завизжавших одалисок, отчего те, сдавленно запищав, разом заткнулись…

— Здесь нет места изменам. Помните все, — прозвучал суровый голос Хромца.

Обернувшись, он перехватил взгляд Марджины, Ансы-Ну-Рии, нубийской принцессы, и прочёл в нём неподдельные восхищение и гордость. «Воин. Великий воин!» — шептали её губы.

И улыбнулся торжествующе.

Остальное о заговоре он узнает потом. В пыточных подвалах. А сейчас…

Желание крови и любви сжигало его.

Проходя мимо нубийки, он — не уронил, но протянул — шёлковый платок, алый, как кровь. Возможно, и омоченный в крови его последней жертвы, трудно сказать, ибо на тёмном кафтане страшные пятна были незаметны, а стоял он близко… Но его новая избранница приняла знак отличия, не дрогнув.

Золотые прииски, алмазные копи, бесстрашные воины её отца дождались своего часа. Султан ещё не знает о её приданом. Знает хитрая валиде… и тем охотнее она будет её поддерживать.

…Оцепеневшая Ирис, о которой все забыли, в изнеможении опустилась на пол. Ноги тряслись и не держали.

Её обхватила за плечи верная Нергиз. Ткнулся в руки Кизилка. Она истово схватила рыжика, прижала к груди, зарыдала.

— Как тогда, как тогда…

— Пойдём, Кекем, пойдём, не надо тебе тут оставаться…

Женские голоса, вскрикивания, истеричный плач слились вокруг в непрерывный гул, в котором Ирис различала только голос подруги:

— Идём, Кекем…

— Как тогда, как тогда, — всхлипывая, всё твердила она. — Айше даже не успела ничего понять. Сперва детей… потом её. Как тогда… Нергиз, я не могу больше, не могу, не могу, не могу…

Только потом, час спустя, отпоенная успокоительными настойками, уложенная на перины и закутанная в одеяла в прежних особых покоях, куда её снова переселили, она, взахлёб повторяя своё «Не могу…» вдруг замолчала, коснулась губ, горла… и лишь сейчас поняла, что говорит правильно. Содрав с неё страшную цену, косноязычье, наконец, отступило.

Страх, страх, страх…

С того вечера, как слетела с плеч голова опальной фаворитки Гюнез, он затаился во всех, даже самых укромных углах Сераля. Просочился под каждый ковёр, обвил тёмные ветви магнолий, испарялся, подобно коварной отраве, из розовых бутонов и пышных соцветий. Во всём: в натянутой улыбке случайно попавшегося на пути евнуха, в хмурых лицах наставниц, в бесстрастной, как у вяленой рыбины, физиономии Рашида-оглы, ничем ранее не выделявшегося из толпы себе подобных, но волею султана вдруг вознесённого на должность нового капа-агасы, обитательницам Дворца Наслаждений чудился намёк на вездесущее Око, видящее их насквозь. И никто не чувствовал себя в безопасности. Даже мелкие безобидные грешки грозились переродиться в крупные неприятности.

К тому же, ходили дурные слухи… До гаремов, конечно, не долетали вопли из пыточных подвалов, но мальчики-посыльные, единственные, кому нынче удавалось заглянуть по ту сторону Врат Наслаждения в прочие дворцы ТопКапы — те шептались, что уже третий день не прекращаются допросы заговорщиков. И скоро содрогнётся само небо, ибо Повелитель в страшном гневе. К счастью, круг изменников оказался не столь широк, иначе от обилия возможно пролитой крови Босфор вышел бы из берегов…

Сераль боялся дышать. Не только одалиски — простые подметальщицы потеряли сон, то и дело вздрагивая и озираясь — не идут ли по их душу страшные великаны в алых шароварах? Кто знает, вдруг… Один раз, как поговаривали старые рабыни, султан уже избавился от гарема. И неважно, что то были женщины и девушки его сверженного племянника: безопасности ради он и своего добра не пожалеет. Новых набрать недолго.

Страх, страх царил в покоях и покойчиках, залах и банях, коридорах и кладовых. Даже фонтаны высохли от страха. Работал лишь один, к вящему ужасу не только Сераля, но всего ТопКапы: Фонтан Палача. Это означало только одно: скоро в нём будет омываться от крови меч.

Прекраснейшие когда-то личики пожелтели и осунулись от сердечных переживаний. Никто не смел поднять лишний раз глаза. Какая музыка, какие танцы, игры с лентой, какие разговоры и сплетни, и прихорашивания в ожидании вечернего прихода Солнцеликого? Жизнь замерла в нездоровом оцепенении, как в пустыне в сильнейшую многолетнюю засуху… Всяк медленно и по своему дрожал и умирал.

Пока, наконец, нижний гарем не посетила сама валиде.

Величественная Гизем, всё ещё дивная пери в своей ускользающей красоте гаснущей луны, прошлась вдоль толпы одалисок с приветливой улыбкой, кажущейся столь неуместной, в то время как большинство девушек тряслось от напряжения. Но вот она повернулась к «цветнику» лицом, затрещал в руке знаменитый веер из пластин слоновой кости… Затрещал как-то по-особому, привлекая внимание, так что девичьи взгляды невольно устремились к этой баснословно дорогой безделушке. Заиграли на пожелтевшей от времени ажурной поверхности солнечные блики, которым, вроде, по природе своей положено играть на чём угодно, но только не на резном бивне мёртвого элефанта, слишком матовом, вбирающим, а не отталкивающим свет. И в тишине, гармонично вплетаясь в игру танцующих огоньков, зазвучал голос… нет, глас валиде-ханум.

— Мне доложили о великой печали и смущении, воцарившихся в гареме. Отчего это? Что с вами случилось, о, юные неискушённые девы из цветника сына моего?

Ирис, затаившейся на галерее, в тот момент показалось, что огоньки мелькнули и в кошачьих глазах Державной Матери, заставив сиять их жёлтыми топазами. Странная истома накатила на девушку. Но тут в щиколотку бесшумно боднулся Кизил — и наваждение пропало.

А вот у тех, кто стоял внизу и внимал сладкоголосой песне — оно, казалось, лишь усилилось.

— Разве вам нужно чего-то бояться? — продолжала величественно Гизем. — Вы всего лишь хрупкие цветки, бережно выращиваемые лучшими садовниками для услаждения вашего единственного господина. Внимайте, девы и пери! Вы хорошо меня слышите?

— Мы слушаем, о валиде! — пронёсся по рядам шёпот.

— Хорошо… Повторяйте каждая: преданность, преданность и ещё раз преданность — вот главная заповедь одалиски. А вместе с ней — верность, неподкупность, служение господину. Вот залог безопасности и долгой безмятежной жизни. Посмотрите сюда! Вы это видите?

Сложившись, веер ткнул указующе в тёмное пятно, до сих пор багровеющее на песочно-бежевом паласе неподалёку у бокового входа в гаремный зал. Только сейчас Ирис, три дня не выходившая из покоев, поняла, что пятно это — всё, что осталось от казнённой фаворитки. Всевышний, сколько же в женщине, оказывается, крови! Её замутило. Странно, что жуткие следы до сих пот никто не оттёр, что ковёр не заменили, пол не отчистили… Странно, и совсем непохоже на Злыдню, помешанную на порядке и чистоте. Почему она до сих пор не согнала сюда служанок?