Следующий год в Гаване - Шанель Клитон

Он шепчет мне нежности на языке моего сердца, его губы скользят по мочке моего уха, его руки блуждают по изгибам моего тела, его пальцы расстегивают пуговицы и снимают с меня одежду, пока я вожусь с его рубашкой и ремнем. Наши туфли падают с края кровати, наши движения прерываются случайными приступами смеха, стремительной волной желания, которое с каждой секундой все крепче связывает нас, затмевая все остальное.

Мы лежим обнаженные в постели. Моя голова на его груди, а его рука гладит мои волосы.

Мы лежим в тишине, слышно лишь наше дыхание. Что теперь будет?

Его пальцы скользят по моей коже.

Я тянусь к нему для поцелуя.

– Когда я встретил тебя в аэропорту, я и представить не мог, что это произойдет, – шепчет Луис, прикасаясь к моим губам.

– Я тоже не ожидала ничего подобного, – признаюсь я. – Я приехала сюда, чтобы написать статью о Кубе для туристов, а вместо описания достопримечательностей мой блокнот заполнен заметками о политике.

– Куба тебе очень нравится, – говорит он с гордостью в голосе.

– Да, так и есть.

– Ты ведь можешь написать статью о политике, когда вернешься домой.

– О кубинской политике?

– А почему нет?

– Честно говоря, политика – не мое. Я пишу о простых вещах – о ресторанах в разных городах, которые стоит посетить, о том, как ухаживать за кожей, чтобы не было морщин, о том, как правильно упаковать чемодан, чтобы туда поместилось больше вещей.

– А политика – это сложно?

Я поворачиваюсь на бок, лицом к нему.

– Наверное, я никогда не рассматривала эту тему. Пусть о революции пишут те, кто в этом лучше разбирается. Я, честно говоря, не отличаюсь надежностью. – Я криво усмехаюсь. – Вроде как самая взбалмошная в нашей семье.

Луис издает неодобрительный звук.

– Ты можешь писать и о революции, и о том, как лучше всего упаковать чемодан. Одно другому не мешает.

Я смеюсь.

– Если бы все было так просто.

– Что же тебе мешает?

– Моя семья ждет от меня многого, потому что наша фамилия налагает большую ответственность, а я до сих пор не оправдала ожидания своих родных. Я сомневаюсь, что кому-то будет интересно читать мои рассуждения о политике. В каждой семье есть белая ворона. В нашей семье белой вороной была я. Только моя бабушка так не считала. Она с пониманием относилась к моим решениям и поддерживала во всех начинаниях.

– Все может быть проще, чем ты думаешь, – отвечает Луис. – Не стоит оглядываться на других, если не гордишься сама собой. Я знал, каким человеком хотела видеть меня Кристина, но, как бы я ни старался притворяться, я не смог им стать. И как бы мне ни приходилось закрывать глаза на несправедливость и жестокость, мне все же удалось сохранить некое подобие гордости.

– И теперь ты счастлив?

Он улыбается.

– Счастлив ли я сейчас? Прямо сейчас, в постели с тобой?

Я улыбаюсь, пряча голову в изгибе его шеи.

– Да.

– Да, – эхом отзывается он.

Я смотрю ему в глаза, мои пальцы скользят по синяку на его щеке, выражение его лица возвращает меня на землю.

– Я не знаю…

– …Сейчас все очень сложно, – говорит он, заканчивая мысль за меня.

– Да.

Я уеду через несколько дней, а он останется здесь. Конечно, сейчас отношения между нашими странами, пусть очень медленно, но налаживаются, и все же остается море различий, а я не знаю, как ориентироваться в этом море.

Луис вздыхает, его грудь тяжело вздымается от напряжения.

– Сегодня на Кубе трудные времена. Сейчас моя судьба принадлежит моей стране, и если ситуация радикально не изменится, то станет только хуже. – Он замолкает. – Я не хочу, чтобы проблемы коснулись и тебя.

– Теперь кому-то стало легче жить? Легче, чем раньше?

– Если для кого-то статус-кво имеет значение, то возможно, – отвечает Луис после паузы. – Однозначно лучше стало тем, кто связан с верхними эшелонами власти. Например, военным. Или деятелям искусства – они тоже не испытывают проблем, с которыми сталкивается большинство кубинцев. Они могут путешествовать, рекламировать свой талант и продвигать идею о том, что их гений был взращен именно на Кубе, где ценятся образование и искусство. Таким образом они создают привлекательный имидж нашей страны. То же самое касается бейсболистов и других представителей спортивной элиты.

– А тем, кто не согласен с режимом?

Луис морщится.

– Этим людям очень тяжело. – Он садится, отстраняясь от меня, и прислоняется к спинке кровати. Того человека, который секунду назад довольствовался тем, что наслаждался моим телом, перемежая ласки, смех и поцелуи, больше нет.

– Я думаю, легче стало фермерам, которые живут в сельской местности, – продолжает Луис. – При Батисте они были вытеснены на задворки кубинского общества. При Фиделе они по крайней мере получили возможность прокормиться благодаря земле, даже если за это им грозило тюремное заключение. Когда в стране был голод, жизнь в городе становилась настоящим проклятием. Когда я был мальчиком, мы как-то раз поехали в деревню, и друг семьи дал нам немного мяса – он заколол одно из своих животных. Это было незаконно, но еды тогда было очень мало, а мы были очень голодны. На обратном пути в Гавану машина, на которой я до сих пор езжу, сломалась. Я никогда не забуду страх в глазах бабушки и мамы, когда пришли люди, чтобы помочь нам завести ее. Они боялись, что кто-нибудь обнаружит мясо в багажнике.

– А что тогда было бы?

– Пожизненное заключение.

Я ахаю, а Луис лишь пожимает плечами.

– Когда голод настолько силен, что боишься умереть, то готов пойти на риск. На Кубе не всегда было настолько тяжело, но слишком часто нам приходилось выживать в полном отчаянии.

– Твои мама и бабушка, должно быть, очень сильные, раз смогли выжить и вырастить тебя.

Луис улыбается, а его глаза светятся любовью.

– Они просто потрясающие. Два самых сильных человека, которых я когда-либо знал. Бабушка всегда улыбается и очень открыто ведет себя с людьми. Мать более осторожна, но она всегда была рядом со мной.

– А мама никогда не думала о том, чтобы покинуть Кубу вместе с тобой?

– Мы никогда не обсуждали это, – отвечает Луис. – Когда отец был жив, в этом не было необходимости. Семьи офицеров жили относительно хорошо. А еще я думаю, что мама поддерживала идеи режима. Ее семья верила в реформы Фиделя. Изначально мама с отцом тоже разделяли эту страсть, хотя мне кажется, что, когда реальность оказалась совсем не похожа на будущее, обещанное революцией, ее страсть поутихла.

– Не понимаю, как режим смог продержаться так долго в условиях, которые ты описываешь.