Слезы Магдалины - Екатерина Лесина

– Я слышал, что девочка больна, – Пэррис благоразумно не стал приближаться. – Что у нее лихорадка.

Мод за его спиной закивала, словно боялась, что Джо станет отрицать.

– Ваша правда. Лихорадка. Но с Божьей помощью выздоровеет.

– Конечно, конечно. Я буду молить Господа, чтобы он помог бедняжке. И более того, я полагаю, что в моем доме ей будет удобнее... – пауза. Глаза как шильца норовят проткнуть куртку Джо, добраться до памяти. – Хотя бы потому, что молодой девице не совсем прилично находиться...

– Я ее жених.

Джо перекинул винтовку через колено. Он в жизни не отдаст малышку этому змееглазому.

– Вы?

– Я. С ее папашей мы сговорились.

Удивление. Недоверие. Просто неверие. Но в глаза обозвать Джо лжецом не решится. Чертов святоша.

– И я бы хотел, чтобы вы, пастор, нас обвенчали. А то сами знаете, лихорадка – такое дело... – Джо перекрестился.

– Я... да, конечно... я сейчас...

Ну и забегали-то глазки, заметались. И Мод притихла, присела даже не то от удивления, не то от страха.

– Вот именно, что сейчас. Чего тянуть, раз уж вы тут?

Обряд вышел скромным и печальным. Хопкинс этакой женитьбе перечить не стал, невеста и вовсе металась в горячке. Но в нужный момент она вдруг села в кровати, открыла глаза – взгляд был удивительно ясным – и сказала:

– Да.

А на другой день за ними пришли.

В зале суда яблоку было негде упасть. Исходили испариной разгоряченные тела, сияли праведной яростью бледные лица, гудели многими голосами мухи под потолком, сочилось потом лицо судьи Готорна.

И только девица Пэррис была свежа, словно майская роза.

Она сидела на обычном своем месте. С одной стороны ее поддерживала за локоток подруга, в кои-то веки серьезная и даже выглядящая нормальной. С другой что-то нашептывал отец.

В какой-то миг Абигайль оглянулась, окинув рассеянным взглядом толпу, нашла Джо – по губам скользнула улыбка – и вновь повернулась к людям спиной.

Тварь! Мелкая гадкая тварь, которой бы шею свернуть! Но теперь руки не дотянутся. Теперь...

– Скажи, Абигайль, – голос судьи был сладок и мягок. – Сама ли Элисбет Хопкинс, ныне Элисбет Улафсон, сказала тебе о том, что убила своего отца?

– Сама, ваша честь. Но она не виновата! Он... он был ужасным человеком, ваша честь! Он был настоящим колдуном, укравшим чужое имя и чужую жизнь!

Лицо судьи брезгливо скривилось, кажется, ему начали надоедать колдовские дела.

– Он мучил Бетти. Он пил ее душу и склонял ко греху... он овладевал ею, как муж овладевает женой.

Абигайль покраснела, зал же затаил дыхание.

– Это она тебе рассказала?

– Да, ваша честь. Она.

– Да, да, ваша честь, – подхватила девица Уильямс. – Она! Рассказала! Я сама слышала! Ужасный человек, ваша честь!

Судья нахмурился и задал следующий вопрос:

– Если все было так, то отчего же она не обратилась за помощью?

– Боялась, ваша честь. Она очень-очень его боялась. И я тоже. Однажды ночью, когда я спала, он явился ко мне и...

Эту историю Рыжий Джо уже слышал, но прочие внимали каждому слову. Актриска знала, как работать на публику. Ей верили.

И ее боялись.

– А потому, когда она сказала, что... что хочет убить его, я в слабости своей подумала, что это будет правильно! Что тогда проклятие, которое лежит на городе, исчезнет, и я тоже стану свободной.

– Да-да-да! – залопотала Уильямс. И вскочив, заскакала по залу. – Только как колдуна убить? Колдуна убить тяжело! Живой он! Живехонек. Ходит-бродит! Ищет новое тело! Подбирается! К муженьку твоему подбирается! Смотри, Мэг! Сейчас как ухватит, как...

Раздался визг, который подхватили многие глотки, разнесли по залу. Собравшийся люд заволновался, засуетился, многие повскакивали с мест, желая выбраться. Другие начали озираться и тоже увидели призрака. Третьи упали на колени, молясь.

Судья Готорн зря стучал молотком, звук этот тонул среди прочих, а гнев судейский был несравним с гневом Божиим.

И только Абигайль Уильямс улыбалась, глядя на охватившее людей безумие.

– Она лжет! – Рыжий Джо крикнул, стараясь переорать всех. – Она вам и тогда лгала. И теперь. И если здесь, в Салеме, есть ведьмы, то вот одна. И вот вторая. Только им веревки не надо, хватит хорошей порки!

Но кажется, его не услышал никто, кроме самой девицы Уильямс. Она снова улыбнулась, кивнула, показывая, что поняла. А много позже, когда выходила из зала, остановилась рядом и тихо произнесла:

– Если я ведьма, то кто твоя Бетти? Смотри.

В руке Джо оказалась кукла из серой мешковины. Перекрученные руки-ноги, рыжая пакля-борода, а еще целый десяток игл в голове.

– Димка, вставай! Проснись, Димка... Димочка, ну пожалуйста... господи, ну перестань же! Не сейчас, потом...

Розовый мрамор кожи в розовом шелке халата. И птицы на халате тоже розовые с глазами-бусинами.

– Ну вставай, вставай, – Надька шлепнула влажной ладошкой по щеке. – Мы... мы вчера...

– И сегодня мы. Всегда мы.

– Нет.

Димыч сел в постели – чужой постели с бельем все того же розово-кисельного оттенка, который больше не казался милым, – и повернулся к Надьке спиной. Пора было уходить, а он никогда не умел прощаться.

– Я рубашку твою поутюжила, – Надька села рядом. Спина к спине, и ладно – лица не видно, уже хлеб. В лицо заглядывать страшно. Чье оно? Маняшкино, несчастно-растерянное, вчерашнее? Или той, другой, по имени Надежда, безнадежной в своей одержимости?

Скорее всего. Вчерашнее – минутная слабость, а стальные женщины оправляются быстро. И рубашку поутюжила. И сейчас попросит, чтобы он, Димыч, помалкивал о произошедшем. Он ведь джентльмен.

– Димка, ты...

– Буду молчать.

– О чем? – робкое удивление. Дразнится?

– Обо всем.

Розовые тени на белом полу, подкрадываются к босым ногам, того и гляди ухватят.

– Молчать, значит... изменился, Димочка, да? Ну конечно, все меняются, что ж это я понадеялась? Вчера прилетел, сегодня улетаешь. Счастливо...

Она встала и вышла из комнаты.

Встретились в холле.

– Здравствуй, – с этой новой, которая продолжение прежней, Димыч был вежлив. – Провожаешь?