Серена - Рон Рэш

– Миссис Пембертон не симулирует, – возразил врачу Пембертон, когда его жена с осторожностью вернулась в сидячее положение.

Чейни вернул стетоскоп в саквояж и щелкнул металлическим замком.

– Об этом не было и речи. Ведь дух, как уверяет поэт, «сам себе место: Небо может Адом соделать он, Ад – в Небо превратить»[28]. Разум украшает реальность по своей прихоти. Что человек воображает, то он и ощущает.

Пембертон с оторопью наблюдал, как Чейни заносит ладонь, намереваясь ободряюще похлопать свою пациентку по плечу. Вовремя вмешалось благоразумие, и рука была опущена.

– Уверяю вас, уже завтра ей станет лучше, – пообещал доктор Чейни, стоило им выбраться на крыльцо.

– А есть средство, способное помочь ей уже сегодня? – спросил Пембертон и кивнул на сидящего на ступеньках Гэллоуэя: – Он может сходить в лавку за лекарством. Или съездить в город, если потребуется.

– Конечно, – сказал доктор Чейни и повернулся к однорукому: – Сбегай в лавку да принеси хозяйке пакетик мятных леденцов. Когда у меня желудок капризничает, они просто чудеса творят.

Весь день Серена провела в постели. Она настояла на том, чтобы Пембертон ушел работать в контору, но он подчинился только после того, как жена приказала Гэллоуэю нести вахту в гостиной. Когда в полдень Пембертон заглянул проведать Серену, она сообщила, что чувствует себя лучше. Ближе к вечеру ее состояние не изменилось, хотя болезненная бледность так и не сошла. Супруги рано легли в постель, и Серена, засыпая, прижималась спиной и ягодицами к боку Пембертона, а правую ладонь мужа подложила себе под живот, как бы стремясь удержать ребенка на месте. С крыльца столовой доносилась музыка, и Пембертон погрузился в сон под тоскливое пение кого-то из рабочих о женщине по имени Мэри, бродившей по диким топям.

На следующее утро Серена рывком села в постели, откинула одеяло в сторону и левой рукой зажала промежность. Когда проснувшийся Пембертон спросил, что произошло, она промолчала. Вместо этого, словно принося клятву, она простерла к мужу руку: пальцы и ладонь были в крови. Пембертон рванулся с кровати, мигом влез в брюки и ботинки, набросил на себя рубашку, не потрудившись застегнуть ее. Потом подхватил на руки закутанную в пеньюар Серену и, проходя мимо ванной, сгреб с крючка махровое полотенце. Поезд уже готовился отбыть в первый за день рейс на лесопилку, и у путей толпились люди. Подбегая, Пембертон крикнул им, чтобы быстро отцепили от паровоза весь состав, кроме единственного пассажирского вагона. Рабочие засуетились, и, пока Пембертон со своей ношей лавировал меж грязных ям, кочегар бешено замахал лопатой, пополняя запас угля в тендере. Прибежавший из конторы Кэмпбелл помог внести Серену в вагон и уложить на сиденье. Пембертон велел ему срочно позвонить в больницу, чтобы врач и карета скорой помощи ждали их на станции, а затем как можно скорее перегнать туда же «паккард». Управляющий сразу выскочил из вагона, и супруги остались одни среди криков рабочих и нарастающего шума в котле «Шэй».

Присев на край сиденья, Пембертон зажал полотенце между ног у Серены, стараясь остановить кровотечение. Глаза его жены были закрыты, а лицо успело побледнеть до белизны мрамора, когда машинист наконец положил руку на рычаг, отпустил тормоза и потянул на себя регулятор хода. Пембертон слушал, как паровоз, казалось, невыносимо долго готовится начать движение: сперва пар поступает через клапан регулятора в приемные трубы и цилиндры, после чего поршни толкают шток заодно с коленчатым валом, затем карданный вал вращает шарниры, поворачивая шестерни, передающие движение еще дальше, и лишь потом понемногу оживают колеса.

Зажмурившись, Пембертон вообразил громоздкие механизмы локомотива шестеренками крохотных часов, которые вновь запускают время, замершее в тот миг, когда он увидел кровь на руке Серены. Вскоре стук колес набрал устойчивый ритм, и Пембертон открыл глаза и выглянул в окно; ему показалось, что поезд движется по дну глубокого прозрачного озера. Оставшиеся позади люди двигались чересчур медленно, словно преодолевая сопротивление водной толщи, – и Кэмпбелл, входящий в контору, чтобы звонить в больницу; и рабочие, высыпавшие из столовой, чтобы проводить взглядами паровоз с единственным вагоном; и Гэллоуэй, который, болтая бесполезной культей, выскочил из конюшни и побежал вслед за паровозом.

Оставив долину позади, поезд начал подниматься на хребет Макклюр. На вершине, где пути обступил густой лес, состав рванул вперед, набирая скорость. Пембертону вспомнилось, как Серена сказала ему однажды, что реально только настоящее. «Нет ничего, кроме сейчас», – повторил он про себя, держа жену за запястье и едва ощущая биение пульса под кожей. Когда поезд начал спускаться по склону, приближаясь к Уэйнсвиллу, Пембертон прижался губами к этому безвольно поникшему запястью.

– Только живи, – прошептал он, словно взывая к скудным запасам крови, еще сохранившимся в жилах жены.

К тому времени, как поезд подошел к станции, полотенце вымокло насквозь. За всю дорогу Серена не издала ни звука; Пембертон считал, что она бережет силы, но теперь понял, что жена давно лишилась чувств. Два санитара в белом перенесли ее из поезда в ожидавшую карету скорой помощи. Пембертон и врач из больницы забрались туда же следом за носилками. Врач, которому явно было за восемьдесят, приподнял ставшее алым полотенце и выругался.

– Во имя всего святого, почему ее не привезли раньше? – возмутился он и вновь сунул полотенце Серене между ног. – Этой женщине срочно нужна кровь, много крови. Какая у нее группа?

Пембертон не знал, а сама она уже не могла ответить.

– Та же, что и у меня, – объявил Пембертон.

В приемном покое больницы супругов уложили бок о бок на металлические каталки, подложив им под головы тонкие пуховые подушки. Закатав мужу рукав, врач ввел иглу ему в предплечье, а затем то же самое проделал и с Сереной. Две иглы соединялись тремя футами резинового шланга, посередине которого качалась груша насоса, которую доктор сразу сжал в кулаке. Удовлетворенный, он знаком пригласил медсестру в узкое пространство между каталками и вручил насос ей.

– Каждые тридцать секунд, – предупредил ее врач. – Если качать быстрее, вена может не выдержать.

Обойдя каталку по кругу, врач занялся Сереной, в то время как медсестра каждые полминуты сжимала резиновый шарик насоса, не отводя взгляда от циферблата настенных часов.

Приподняв руку с воткнутой в нее иглой, Пембертон ухватил медсестру за запястье.

– Дайте я сам покачаю.

– Не думаю, что…

Пембертон стиснул ей руку с такой силой, что медсестра ахнула и, разжав пальцы, позволила ему завладеть насосом.

Глядя на часы, Пембертон выждал пятнадцать секунд и сжал грушу. Потом повторил операцию еще раз, ожидая услыхать шипение или, на худой конец, бульканье