Австро-Венгерская империя - Ярослав Шимов

Польское восстание вызвало симпатию у европейских либералов и революционеров. Однако венское правительство, опасавшееся того, что волнения распространятся на австрийскую Галицию, значительную часть населения которой составляли поляки, наглухо закрыло границу с «конгрессовкой» и выразило поддержку Петербургу. Примеру Австрии последовала Пруссия. Механизм «Священного союза» на сей раз действовал без сбоев. Николай I отблагодарил Австрию в 1849 г., придя на помощь Габсбургам в подавлении венгерской революции.

Ни Франц I, ни тем более его преемник, болезненный и ограниченный Фердинанд I (1835—1848), не понимали и не хотели понимать природу революционных и национально-освободительных движений. Габсбурги видели в них лишь проявление дьявольского «духа эпохи», наследие французской революции и угрозу порядку и стабильности, противостоять которой можно было лишь одним способом — приверженностью консервативно-абсолютистским принципам. Апофеозом такого мышления стал наказ Франца I сыну, написанный умирающим императором в феврале 1835 г. «Не сокрушай ничего, что является основой здания нашего государства, — значилось в этом послании. — Правь, ничего не меняя. Твердо и непреклонно придерживайся принципов, соблюдая которые, я не только сумел провести монархию через бури в самые жестокие времена, но и смог завоевать для нее то достойное и высокое положение, которое она занимает в мире... Доверяй князю Меттерниху, самому верному моему слуге и другу, так же, как доверял ему я все эти долгие годы. Не принимай решений, ни по общественным делам, ни об отдельных личностях, не узнав предварительно его мнения об этом».

* * *

Между тем Меттерних, интеллектуально превосходивший обоих императоров, которым ему довелось служить, не мог не понимать, что жизнь не стоит на месте, и изменения в общественном устройстве неизбежны. Меттерних никоим образом не стремился к восстановлению ancien regime в полном объеме, к возврату в патриархальные Терезианские, а то и более ранние времена, понимая, что это невозможно, да, видимо, я не нужно. Однако, будучи человеком, для которого порядок и стабильность представляли собой неизмеримо более высокие ценности, чем лозунги революции — свобода, равенство и братство, он предпочитал бороться за дело, которое ему самому порой казалось безнадежным, во имя спасения Австрии и Европы. Он знал лишь один способ добиться этой цели: всеми силами предотвращать возможность нового революционного взрыва и подавлять в зародыше любые поползновения к социальному перевороту. Мироощущение Меттерниха, особенно в последние два десятилетия его долгой жизни, было окрашено в трагические тона. «Моя жизнь пришлась на никудышное время, — жаловался канцлер. — Я родился то ли слишком рано, то ли чересчур поздно... Раньше я бы смог насладиться эпохой, позднее — участвовал бы в ее создании; сейчас же я занимаюсь укреплением прогнившей постройки».

Меттерних отлично знал и понимал особенности того государства, которому служил. Он сознавал, что «в крайне чувствительное, тонко выверенное, колеблющееся равновесие австрийской монархии нельзя было грубо вмешиваться в духе «новых веяний»; нельзя было превратить государство, объединенное на личностной основе, простым росчерком пера и прокламацией в современное централизованное государство или конфедерацию равноправных наций; нельзя было заменить династические связи, которые создавались веками и были живы в сознании подданных, конституцией» (Берглар II. Меттерних: кучер Европы — лекарь революций. Ростов-на-Дону, 1998. С. 257). Иными словами, Меттерних чувствовал, что Австрийская империя по самой своей природе не терпит резких движений; но стремление избежать таких движений привело канцлера к отрицанию необходимости какого-либо движения вообще.

Система, основанная на равновесии и взаимозависимости главных действующих лиц европейской сцены, сама по себе была чрезвычайно удачным изобретением. Во-первых, благодаря ей Европа на рекордных 40 лет оказалась избавлена от крупных войн. (Для Австрии, впрочем, долгий период мира Имел неоднозначные последствия: у правящих кругов империи возникло неадекватное представление о военной мощи своего государства.) Во-вторых, основой этой системы был принцип «договоры должны соблюдаться». Все участники «европейского концерта», по Меттерниху, обязаны были действовать, руководствуясь не только и даже не столько собственными интересами, сколько общим благом, выраженным в подписанных ими соглашениях. Таким образом, меттерниховская система была в какой-то степени идеалистической, особенно если сравнить ее с нравами, восторжествовавшими в европейской политике после ухода австрийского канцлера. Время Realpolitik, эпоха Бисмарка и Кавура, оказалась эпохой хищников, жестокость и цинизм которых часто заставляли европейцев вспоминать о «старых добрых временах» Меттерниха, когда подпись государственного деятеля под договором значила гораздо больше, чем просто чернильный росчерк на листе бумаги.

Но именно в этом стремлении к общему благу и скрывалась причина краха меттерниховской системы. Ведь понятие такого блага толковалось австрийским канцлером с большой долей лукавства. Как справедливо отмечает английский историк А. Скед, Меттерних «выступал в качестве глашатая мира, но это был мир, основанный на договорах 1815 года, ...то есть мир на его собственных условиях, точнее — на условиях габсбургской династии. Его система могла существовать лишь до тех пор, пока Европа была готова принимать эти условия. Меттерних очень хорошо понимал, что Австрия не настолько сильна, чтобы самостоятельно достичь своих целей. Его успехом было то, что ему удалось очень долго сохранять у великих держав впечатление, что Австрия необходима Европе...» (Sked A. Upadek a pad habsburske rise. Praha, 1995. S. 51). Кроме того, внешнеполитическая система Меттерниха была слишком тесно связана с принципами легитимизма и консерватизма, которые он исповедовал во внутренней политике. «Европейский концерт держав», по Меттерниху, мог состоять только из однородных элементов, поскольку одной из его функций и было поддержание такой однородности: обеспечение торжества консерватизма внутри самих держав и совместное пресечение ими революционных поползновений по всей Европе.

Эта цель оказалась утопией, поскольку различие во внутреннем устройстве членов «большой пятерки» с самого начала было довольно большим и с течением времени только увеличивалось.

Меттерних не сумел отделить чисто дипломатические элементы своей системы от идеологических — и проиграл. Стоило ему уйти, и здание «Священного союза», от которого де-факто к тому времени уже откололись Англия и Франция, затрещало по швам. Основой меттерниховской системы было взаимодействие в первую очередь трех восточных держав — Австрии, Пруссии и России. Но уже в 1850 г., как мы увидим, первые две из них оказались на грани войны за доминирование в Германии, и, хотя тогда столкновения избежать удалось, оно все-таки произошло 16 лет спустя — с катастрофическими последствиями для Австрии. Еще хуже получилось с Россией: разрыв между Веной и Петербургом, случившийся во время Крымской войны 1853— 1855 гг., впоследствии так и не был ликвидирован и в конечном итоге привел обе державы к столкновению 1914 года и гибели. Балканский узел не удалось ни развязать, ни разрубить — слишком крепко он был завязан в эпоху «Священного союза».