Брачные союзы Дома Романовых - Александр Манько

Елизавета Петровна, окруженная всем блеском высшей власти, хотела осуществить девические мечты о волшебной действительности. Охота, балы, приемы и увеселительные поездки, куртаги [49] и пиры теперь составляли самое любимое времяпрепровождение государыни. С вступлением на престол императрицы Елизаветы Петровны господствовавшее при дворе немецкое влияние сменилось французским. Вскоре мода на все французское, начиная с языка и костюма, всецело завладела русским обществом. Русский двор, подражавший Версалю роскошью и блеском, стал удивлять Европу. Щегольство петербургской знати не знало пределов. И все это поощряла сама императрица, часами просиживавшая у туалетного стола. Австрийский посланник граф Мерси д’Аржан-то в своих воспоминаниях о Елизавете Петровне отмечал, что «желание нравиться и славиться красотой было всегда одной из самых сильных ее слабостей». Современники также признавали ее лучшей танцовщицей своего времени: она с увлечением предавалась этому удовольствию, часто надевая во время маскарадов мужские костюмы. Для этого каждый вторник специально устраивались костюмированные балы для ограниченного числа избранных лиц.

Мужчины должны были приезжать в полном дамском платье, в обширных юбках, а женщины — в мужском придворном платье.

У младшей дочери первого российского императора была одна исключительная страсть, сохранившаяся с раннего детства, — увлечение нарядами. Сильнейший гнев возбуждало в Елизавете подражание ее туалетам. Так, однажды она посадила в тюрьму французскую модистку Тардье, осмелившуюся показать фасон нового платья императрицы некоторым фрейлинам двора. В связи с этим в Елизаветинское время в высшем свете доминировало щегольство. Елизавета Петровна оставила после себя в гардеробе более 15 000 платьев, два сундука шелковых чулок.

Маскарады и балы в императорском дворе сменялись театральными зрелищами, операми и балетами, до которых Елизавета также была большой охотницей. Она очень любила французские комедии и итальянские оперы, но приветствовала и все русское, национальное, самобытное. Так, например, услышав, что в Ярославле купеческий сын Федор Волков устроил местный театр, в котором дает для народа представления, Елизавета Петровна пригласила его с труппой в Петербург. Она посмотрела их игру, осталась ею довольна и издала указ об устройстве публичного театра в столице. Таким образом было положено начало императорским театрам в России.

Елизавета, как и ее отец, любила «огненные забавы». Приезд иностранного купца, заключение мира, день рождения императрицы или великого князя, день вступления на престол или наконец просто Новый год — всякие празднества неизбежно сопровождались иллюминациями и фейерверком. Придворные пиротехники старались превзойти друг друга в затейливости и разнообразии фигур. О роскоши этих забав можно судить по тому, что только на один фейерверк при короновании императрицы в Москве было истрачено 19 000 рублей. Вельможи тоже старались не отставать от двора, устраивая блестящие празднества на своих дачах и в пригородных домах, где всегда присутствовала и императрица.

Часто во дворце назначались и детские вечера, на которые привозили малолетних сыновей и дочерей придворных. Елизавета устраивала для них танцы, игры и другие развлечения, любовалась весельем детей, а затем приглашала их родителей к себе на ужин, оставаясь с ними до позднего часа. Будучи очень гостеприимной и в совершенстве зная все секреты русской кухни, императрица иногда сама приготовляла любимые блюда и угощала ими наиболее близких ко двору лиц.

Но самая утонченная роскошь сосредоточилась в Царском Селе. Во дворце императрицы была устроена особая подъемная машина, которая поднимала гостей, сидевших на мягких диванах, на второй этаж; обеды подавались на «волшебных» столах: без всякой прислуги на них появлялись разные кушанья, вина и фрукты. Роскошь русского двора не уступала роскоши французского, самого блестящего в Европе в то время.

Князь М. М. Щербатов в своем известном политическом памфлете в роскоши елизаветинского двора видел упадок нравственности, означавший потерю российским дворянством простоты, благородства древних. «Двор, — писал он, — подражая или, лучше сказать, угождая императрице, в златотканые одежды облекался, вельможи изыскивали в одеянии все, что есть богатее, в столе — все, что есть драгоценнее, в питье — все, что есть реже, в услуге — возобновя древнюю многочисленность служителей, приложили к оной пышность в одеянии их. Екипажи возблистали златом, дорогие лошади, не столь для нужды удобные, как единственно для виду, учинились нужды для вожения позлащенных карет. Домы стали украшаться позолотою, шелковыми обоями во всех комнатах, дорогими мебелями, зеркалами и другими. Все сие составляло удовольствие своим хозяевам, вкус умножился, подражание роскошным нарядам возрастало, и человек делался почтителен по мере великолепности его житья и уборов».

Внутренний ежедневный караул в императорском дворце несла лейб-компания, состоявшая из пятидесяти человек, из которых десять человек при одном капрале были от кавалергардов. Все они подчинялись графу А. Г. Разумовскому. Караул заступал в двенадцать часов и каждый день сменялся. Часовые кавалергарды никому, кроме самой императрицы, чести не отдавали, о чем свидетельствует приказ Елизаветы Петровны от 7 февраля 1747 года. В нем говорилось, чтобы «перевесть кавалергардских часовых в парадную линию и оным бы часовым чести не отдавать никому». Единственной обязанностью лейб-компании являлась охрана особы императрицы или императорской фамилии. Как в Петербурге, так и в Москве и в загородных дворцах обеих столиц при императрице, во время высочайших путешествий, а также при Великом князе и Великой княгине — всегда находилась лейб-компания.

При назначении в кавалергарды обращалось внимание на поведение, возраст и красоту. В частности, повышенные требования предъявлялись к выправке часовых во время аудиенций, балов, куртагов и других придворных торжеств. В документах встречаются личные указания императрицы Елизаветы Петровны А. Г. Разумовскому, А. И. и П. И. Шуваловым, чтобы «ставить в куртаг людей лучших», «чтоб в праздники и в куртагные дни ставить на часы — видных, и молодых, и исправных, и великорослых людей».

Граф А. Г. Разумовский руководил лейб-компанией с октября 1745 года в звании капитан-поручика. Делами придворной гвардии непосредственно заведовали его генерал-адъютанты — Воейков, Сумароков и Елагин. Как начальника графа Разумовского больше всего беспокоило то, чтобы лейб-гвардейцы не ссорились между собой, а когда это происходило, то быстро бы мирились, не доводя дело до суда. Поэтому обыкновенно его резолюции на челобитных были такими: «…чтоб обидчик просил прощения, а иначе подвергнется аресту». Кавалергарды, поссорившись, сами быстро заключали между собой «мировую».

Заметим, что фавориту Елизаветы Петровны было весьма затруднительно поддерживать необходимую дисциплину и особенно истребить в лейб-компании такое зло, как «безмерное и бесчувственное» пьянство. В то время эта проблема осложнялась тем обстоятельством, что увлечение «змием» было повсеместным явлением в нравах российского общества. Кстати, и сам капитан-поручик не избежал этого массового порока и «пьяный бывал весьма неспокоен».