Высоко над страхом - Людмила Мартова

— Значит, ночевать будешь у меня. И не спорь ты, ради бога. У меня на тебя уже сил совсем не осталось.

— Я и не спорю, — тихо ответила Лида.

Снег сыпал и сыпал, рисуя на лобовом стекле машины какой-то причудливый, тающий от теплой печки рисунок. Рисунок судьбы. Лида закрыла глаза, чтобы не видеть этого смутного, тут же исчезающего предсказания. Сейчас она совсем не хотела знать, что ждет ее дальше.

Метель лепила на стекле кружки и стрелы. Вот только не было свечи, которую можно было зажечь и поставить на стол, чтобы она создавала причудливые тени. Но и без теней потолок выглядел романтично. Так романтично, как никогда раньше. Лиду не смущала ни старая облезлая мебель, ни трещина на зеркале трюмо, немного искажающая реальность, ни то, что диван казался узковатым для двоих, да еще и скрипел как несмазанная телега. Все эти мелочи лишь добавляли романтики. Или это Лида была так настроена?

Пока она поднималась по лестнице на второй этаж, у нее еще была возможность пробормотать что-то вежливое насчет «передумала, обстоятельства, давай останемся друзьями», взлететь на этаж выше и тихонько пробраться в свою квартиру, поближе к родной раскладушке. Хотя нет. Раскладушка тоже была соседская. Все в ее жизни теперь было упорядочено, и все свободные места, как-то чудом высвобожденные от Лизы, свекрови, работы, родителей и бывшего мужа, оказались прочно заняты соседом. И, черт побери, ей это нравилось.

Лиде не хотелось врать, убеждая себя, что Корсаков согласится остаться друзьями. Он же ясно дал понять, что у него на нее другие планы, или, как говорила ее мама, виды. В его планах на Лиду была постель. И в случае отказа они бы расстались не друзьями, а просто соседями, вежливо здоровающимися на лестничной площадке при случайной встрече.

Ей не хотелось врать, убеждая себя, что подобная перспектива ее не ужасает. После предательства Славки все в ней вопило, выло, царапало и кусалось, отвергая возможность новых отношений с мужчиной. Они были предателями. Даже самые лучшие из них рано или поздно предавали, а пережить очередное предательство Лида сейчас была не готова. Даже мысль о подобной перспективе заливала ее внутренности какой-то кислой субстанцией, которую хотелось выкашлять, выплюнуть, вывернуть из себя вместе с душой.

Лида боялась нового витка отношений с Корсаковым и отчаянно стремилась к нему. «Все будет хорошо, — убеждало ее сердце. — Вы проживете вместе долго и счастливо. И он откроет для тебя новую жизнь, такую же, как Вальтер Ваське. Твоя подруга же счастлива, хотя много лет была одна и долго оправлялась от предательства. И ты можешь быть счастлива, потому что это тот мужчина, рядом с которым счастье возможно. И ты родишь ему детей. И вы будете по выходным ездить в парк и кормить рыбок в пруду, и глазеть, как голуби борются за брошенные им семечки. Ты будешь ждать его с работы и печь ему пироги, а он будет есть и нахваливать, что таких вкусных отродясь не едал. И тебя полюбит его мама. Действительно полюбит, а не станет терпеть из снисходительной жалости».

«Не смеши меня, — отзывался мозг. — Он переспит с тобой и поймет, что ты не представляешь собой ничего особенного. И даже если он впустит тебя в свою жизнь, то ненадолго, до тех пор, пока не настанет пора ему уезжать в его далекий, прекрасный, величественный Питер, в котором тебе не найдется места. Вернее, места тебе не будет в его питерской жизни, наполненной холеными красавицами, искренне считающими, что предназначение женщины вовсе не в том, чтобы печь пироги. И он уедет, а ты останешься в этих убитых стенах, в этом забытом богом городе, в котором особенно хорошо осознаешь, что все надежды на лучшую жизнь — тлен. И после того, как он уедет, жизнь твоя кончится. И на этот раз уже насовсем».

— Что ты там бормочешь себе под нос? — спросил Иван, отстающий от нее на пару ступенек. — Если ты разговариваешь со мной, то я тебя не слышу. И если ты пытаешься мне сообщить что-то типа «передумала, обстоятельства, давай останемся друзьями», то имей в виду — ничего у тебя не выйдет. Все, пришли. Тп-р-р-р.

Он сказал это так, как будто она была лошадь. Но почему-то прозвучало это не обидно, а, наоборот, весело. Лида даже рассмеялась и сказала вслух, что она — лошадь.

— Ты не лошадь. Ты зебра. В полосочку. Или нет, ты — жираф. Они такие же грациозные. Я страсть как люблю жирафов.

— И я, — обрадовалась Лида. — Меня когда в детстве в зоопарк родители возили, то сестре нужно было к слону сразу бежать, а мне к жирафу.

— Слушай, не заговаривай мне зубы, а? — жалобно попросил Иван, вталкивая ее в квартиру и захлопывая дверь. — Если хочешь, я тебя в Питере отведу посмотреть на жирафа. Могу даже в Африку свозить. Только сейчас помоги мне немножко, ладно?

— Как помочь? — растерялась Лида, судорожно соображая, что ей надо делать.

— А так, что не мешай. — Иван скинул куртку, содрал с ног ботинки, прижал Лиду к стене прихожей и прильнул к ее губам со всей горячностью, на которую был способен.

Она уже забыла, какие на вкус его губы. Или не забыла, а просто не успела запомнить с того одного, такого недолгого раза. Сейчас она пила его поцелуй, как живую родниковую воду. Пила и не могла напиться, так это было вкусно.

Эта живая вода смывала все ее печали, страхи и горести. Они теперь казались такими смешными, что и вспоминать не стоило. Его губы были с ней, в ней, повсюду. Они заставляли проснуться первобытный инстинкт, заложенный природой и изрядно позабытый Лидой за последнее время. А может, он никогда и не бушевал в ней, не разбуженный первым мужем? По крайней мере, тот ураган, который сейчас нарастал внутри, был для Лиды внове. Она чувствовала себя как человек, никогда не видевший цунами и вдруг оказавшийся в его эпицентре.

Ветер сбивал с ног, прерывал дыхание, заставляя дышать часто-часто, как собака на солнцепеке. Лида захлебывалась то ли холодной родниковой водой, то ли воздухом, щедро гонимым ветром, то ли небывалым ощущением счастья, практически ликования, которое росло в груди вместе с ураганом. Она не открывала глаз, но каким-то внутренним зрением видела, что и он, Иван, тоже находится в его эпицентре. Ураган был у них один на двоих. Совсем не страшный, не несущий разрушений. Незаметно для нее он перенес ее из прихожей в комнату, как девочку Элли в книжке про волшебника Изумрудного города, бережно сорвал одежду, лаская горячую, пылающую даже, кожу, приземлил на диван и накрыл сильным, гладким, практически совершенным мужским телом, которое ритмично двигалось, закрывая собой, защищая от невзгод, оберегая и нежа одновременно.

Обжигающее чувство счастья заставляло плакать. Слезы текли по запрокинутому Лидиному лицу, сползая куда-то за уши. Это были очищающие, правильные, сладкие слезы. Иван слизывал их, будто выпивал, вместе с влагой впитывая в себя Лидину сущность. Наверное, если бы сейчас ему кто-то помешал исследовать эту необыкновенную женщину, которую он так долго искал, он бы запросто убил этого непрошеного нарушителя спокойствия. Но только метель била и била в стекло, бросая в атаку все новые полчища снежинок, не гася, а подпитывая безумный ураган, бушующий по другую сторону оконного стекла.