Сумерки зимы - Дэвид Марк

– Ты разговаривал с ним?

– Короткий звонок. Две минуты. По существу. Слыхать такое выражение? Он только о деле. Вроде говорить для него больно. Голос такой, будто душить кем-то…

Макэвой закрыл глаза. Снова этот запах, ноздри забиты кровью и снегом.

– Я ждать, чтобы Чандлер звонить…

– И он не позвонил?

– Да, – тихо ответил литовец. – Но он в тюрьме, вы говорить. Он не позвонить. Как он теперь писать книга? Чандлер не убийца. Он маленький. Один нога. Пьяный. Как он убивать кто-то?

И тут Макэвой взорвался:

– Не убивал он, простак ты наивный! И он в жизни не написал ни одной книги. Настоящей книги.

Он жалкий неудачник, который дорвался до сраного бестселлера!

Макэвой вскочил, опрокинув стул, сбил со стола бокалы. Вскочивший следом литовец испуганно смотрел на него снизу вверх, беззвучно разевая рот. Фарао схватила сержанта за локоть, но тот легко стряхнул ее руку и бросился вон из паба, не замечая ошарашенных взглядов, не слыша ругани вышибалы.

Холодный воздух пощечиной врезался в лицо.

Сзади застучали каблуки Фарао. Сообразив, что она бежит за ним, Макэвой остановился.

– Макэвой! Эктор…

Он обернулся – лицо красное, взмокшее.

– Макэвой, я не понимаю…

– Да! Не понимаете!

– Все указывает на Чандлера, разве не так? То есть, видимо, это он виноват…

– О, еще как виноват. – Макэвой задрал голову, уставился в черное, без единой звезды, небо. – Виноват в том, что играл людьми. Питался их страхами и тщеславием. Виноват в своем неутоленном гневе. Но разве это он спустил курок? Разве он сел на чертов корабль с ацетиленовой горелкой и надувной шлюпкой? Разве он истыкал Дафну ножом в церкви? Он дважды оставил меня в дураках? Нет!

Ладонь Фарао снова оказалась на его локте, и на этот раз он не стал стряхивать ее.

– Так что же он сделал? Поделись со мной.

Макэвой шумно выдохнул. Оглядел безлюдную улицу, хаос неоновых огней и разбитых вывесок.

– Пускай сам расскажет. Пора поговорить с ним.

Триш Фарао изучала лицо подчиненного. После пробежки она тяжело дышала, запах ее духов точно коконом окутывал обоих.

Макэвой смотрел под ноги, на брусчатку.

Он был Дафной Коттон.

Фредом Стейном.

Энжи Мартиндейл.

Даже Тревором, мать его, Джефферсоном.

И вдруг со всей возможной отчетливостью он понял, что «хороню» и «плохо» – вовсе не синонимы «правильно» и «неправильно». Он понял, что причина, по которой он должен поймать убийцу и восстановить справедливость, заперев его в камере, – та же самая, по какой он не может поцеловать эту привлекательную и страстную женщину.

Причина состоит в том, что кому-то же должно быть дело до установленных правил.

И в том, что вокруг все плюют на правила.

Звонок настиг Макэвоя и Фарао в сорока милях от Гулля. Те же сорок миль – до тюремного комплекса в Уэйкфилде. Чуть меньше часа езды от комнаты для переговоров, стола с тремя стульями и беседы с тем единственным, кто может подтвердить, что Макэвой прав в своих предположениях.

Фарао на водительском сиденье высвободила зажатый между коленями мобильник и коротко сказала в трубку: «Том». Затем последовал залп из «угу» и ругательств. Нахмурившись, она дала отбой.

Рассеянно отмахнувшись от незаданных вопросов, Триш свернула на обочину и остановилась:

– Приехали.

– Что? Да нам еще несколько миль…

– Чандлер. Он пытался покончить с собой.

Макэвой задохнулся, точно в солнечное сплетение ударили.

– Как?

– Припрятал бритву в этом своем протезе. Никто не проверял. Нашли в камере, кровь хлещет из горла. Из запястий. Из лодыжек. То есть из одной лодыжки, конечно…

– Он знал, что мы едем, – уверенно сказал Макэвой.

– Нет, Эктор. – Голос Фарао заглушил грохот пронесшийся в каких-то дюймах фуры. – У нас с тобой все втихую. Начальник тюрьмы сделал мне одолжение, и мы здорово рисковали. Узнай об этом его адвокат…

– Он знал.

– Эктор.

– Он знал, мать его!

Повисло молчание.

Макэвой заранее знал, что она скажет. Фарао не сможет зайти еще дальше. И она, и Спинк, и Трем-берг – все они постараются убедить себя в виновности Чандлера. И что теперь нет смысла разбираться со слабыми местами в деле. И что Колин Рэй с самого начала был прав. А теперь все они убедились: преступник уже за решеткой.

– Вы ведь понимаете, что Чандлер этого не делал, – устало сказал Макэвой. – Не в одиночку, я хочу сказать.

– Я не знаю, что думать, Эктор. Невиновные так не поступают.

– Он преступник, и он невиновен. Так уж вышло.

– На самом деле у нас ничего нет, верно? У нас с тобой. Мы проиграли Колину. Напортачили с самого начала, черт подери. Мы расследуем преступления, которые называются «серьезными» и «организованными». И как, по-твоему, я выгляжу? Серьезно или организованно?

Макэвой смотрел в тоскливое небо.

– Что у тебя на уме? О чем ты думаешь?

Макэвой вздохнул.

– Я думаю, у Чандлера возникла идея для книги, но некто увидел в его замысле гораздо большее. – Он постучал себя по лбу пальцами, злясь на свою неспособность извлечь из спутанного клубка мыслей одну-единственную. – В этом деле нет ничего случайного, уж в этом я уверен. Все убийства совершались не ради любви, денег или мести. Эти смерти имеют смысл только для человека, который восстанавливает баланс справедливости. Забирает у этих людей выпавший им второй шанс. У людей, которые спаслись там, где остальные не сумели. Кто-то решил, что они должны умереть, – в точности так, как им следовало умереть когда-то. В этом есть логика. Этот «кто-то» тщательно воспроизводит ситуации. Пытается отобрать у этих счастливчиков чудо. Мотив же Чандлера сводится к одному – соорудить из убийств книгу. А я видел глаза убийцы. Видел в них обиду на весь мир, ненависть к себе, но в них не было…

– Зла? Макэвой, не всегда же…

– Знаю, знаю. Большинство убийств происходит из-за вспышки гнева, по пьяни или неумения рассчитать свою силу. Но мне доводилось видеть зло в глазах преступников, и я знаю точно: в глазах нашего убийцы зла не было. Грусть, и отчаяние, и неотвратимость происходящего. Он платит по счетам. Это…

Фарао накрыла его ладонь своей:

– По-твоему, кто убивает этих людей, Гектор?

– Кто-то, похожий на меня, – ответил Макэвой.

– Ты не способен на такое. Ты не способен причинить вред людям.