Рабыня Гора - Джон Норман

Сухожилия под правым коленом коснулся нож. Проведет разок лезвием — и связка перерезана.

Он убрал нож в ножны.

Потом дважды ударил меня по лицу. Моя голова откинулась вправо, потом влево.

— Это, — пояснил Турнус, — за то, что пыталась убежать.

— Да, хозяин.

Схватив мои согнутые в коленях ноги, он прижал сухожилия большими пальцами.

Я содрогнулась. От боли голова откинулась к решетке.

— Помни, сладенькая!

— Да, хозяин. — Я в страхе смотрела на него. Еще бы мне не помнить этот нож!

Он убрал руки. Я едва не лишилась чувств.

— На четвереньки, рабыня! — приказал Турнус.

Я встала на четвереньки. Он отвязал веревку от клетки и небрежно бросил позади меня. Теперь она свешивалась с моей шеи.

— Посмотри на меня, рабыня! Я послушно подняла глаза.

— Ползи в хижину.

— Да, хозяин.

И они, Турнус и Клитус Вителлиус, отвернулись от меня.

— До полудня я должен уйти, — говорил Клитус Вителлиус. — Меня заинтересовали четыре слина.

— Обсудим, — отвечал ему Турнус.

Они вернулись на площадку. А я, стоя на четвереньках с веревкой на шее, оглядела площадку, стойки с веревками и кнутами, повозки, клетки, бревенчатую ограду и, не вставая, отправилась в путь — через посыпанный песком пятачок к хижине Турнуса. За мной волочилась веревка.

Я начинала понимать, что значит быть рабыней крестьянина.

Добравшись до улицы поселка, я остановилась. Передо мной кто-то стоял. Вся в грязи, с веревкой на шее, униженная, несчастная, я подняла голову. Двое. Крестьянские парни.

— Что за рабыня? — спросил один. Брен Лурт, вожак местной молодежи, неотесанный грубиян, полуюнец, полумужчина. Говорят, его прочат в предводители касты.

— Та самая умница-красавица, что улизнула от нас вчера ночью, — объяснил его приятель.

— Так, вот она!

— Говорят, — продолжал другой, — что ее подарили Турнусу.

— Так значит, — осклабился Брен Лурт, — она в деревне останется?

— Похоже.

— Пожалуйста, хозяин, — запричитала я, — не задерживай меня.

— Давай не будем задерживать, — предложил Брен Лурт. Они расступились, словно перед свободной женщиной. На четвереньках, волоча за собой веревку, я потащилась дальше по грязноватой улочке под палящим солнцем.

Где ты, Джуди Торнтон, прелестная студентка?

Вспомнились мальчишки из колледжа — как я их презирала, ни во что не ставила! Как задирала перед ними нос! Вот посмеялись бы, увидев, во что я превратилась в мире настоящих мужчин.

У хижины Турнуса, рядом с украденной из лагеря леди Сабины повозкой, груженной всяким скарбом и припасами, стоял Клитус Вителлиус.

Рыдая, я обхватила его колени.

— Оставь меня себе, хозяин! Оставь меня! — молила я. Он глянул на меня. До полудня — считанные минуты.

— Я люблю тебя, хозяин!

— Не хочет быть рабыней крестьянина, — расхохотался один из мужчин.

— Люблю тебя, хозяин! — со слезами на глазах твердила я.

Клитус Вителлиус подобрал с земли свисающую с моей шеи веревку.

— Не хочет в Табучьем Броде оставаться, — не унимался воин.

— Кто ж станет ее за это винить? — подхватил другой. Обняв колени Клитуса Вителлиуса, я не отводила от него

глаз. Он держал веревку.

— Я твоя рабыня, ты покорил меня, — рыдала я, — прошу тебя, оставь меня себе.

Ногой он прижал веревку к земле и дернул на себя. Голова моя откинулась, я беспомощно растянулась в пыли у его ног.

— Ты рабыня из Табучьего Брода, — отчеканил он, бросил веревку на землю и отвернулся от меня.

Я скребла ногтями землю у колеса повозки.

Вгрызаясь мотыгой в землю, я окучивала сул.

Солнце в зените. Жарко. Голова покрыта крестьянской косынкой.

Я одна. Обрабатываю хозяйское поле. На мне белая, без рукавов крестьянская туника из шерсти харта. Короткая, открывает ноги. Турнус обрезал подол. Мелина, его подруга, отобрала у меня та-тиру, сожгла ее, крича: «Непотребная девка! Непотребный балахон!» — и швырнула мне крестьянскую тунику — подлиннее, до колен. А Турнус, к ее недовольству, отхватил подол огромными ножницами — ему хотелось видеть мои ноги.

Я выпрямилась. Тыльной стороной ладони вытерла лоб. Ломило спину.

— Ты у меня научишься работать! — сказал он. Я стояла перед ним на коленях со связанными за спиной руками. На шее — веревка, другой ее конец обмотан вокруг сваи хижины.

С горечью вспоминала я то утро.

— Я ухожу в Ар с хозяином! — прощебетала, поворачиваясь ко мне, Марла. — Ну, кто теперь самая красивая?

— Ты, Марла, — ответила я.

— Прощай, рабыня! — И ее и след простыл. Привязанная за шею к свае, со стянутыми за спиной руками

я стою на коленях под хижиной Турнуса.

Рядом, у другой сваи, на коротких — до меня не дотянутся — поводках четыре красавицы самки слина. Кормленые, лоснящиеся. Новое приобретение моего хозяина.

Вокруг суетятся люди Клитуса Вителлиуса, то и дело появляется и он сам.

— Мне будет не хватать тебя, — шепнула, целуя меня, Этта. — Удачи тебе, рабыня.

— Удачи тебе, рабыня! — вторили ей Лена, Донна и Чанда, обнимая и целуя меня.

— И вам удачи, — отвечала я. Поодаль, глядя на меня, стояла Бусинка.

— А ты попрощаешься со своей сестрой-рабыней? — спросила я.

Она подошла, опустилась рядом на колени.

— Да. — В глазах ее стояли слезы. — Все мы рабыни. — Она обняла меня и поцеловала. Бусинка больше не леди Сабина. Теперь она тоже просто рабыня. — Удачи тебе, рабыня!

— Удачи тебе, рабыня, — пожелала ей я.

— На цепь! — гаркнул стражник.

Девушки торопливо построились. Я следила за ними глазами. Очутиться бы среди них!

Каждая знала свое место.

Никто ни на миг не замешкался. Не ровен час — высекут.

Первой встала Марла. До чего же красивые ноги! Девушки вытянули левые руки, чтобы охранник мог защелкнуть на запястьях железные кольца. Стояли, выпрямив спины, глядя прямо перед собой: порядок есть порядок. Равнялись по правой ноге Марлы. Каждая, кроме возглавляющей шеренгу Марлы, ставила правую ногу по одной линии с впереди стоящей. Иногда на земле прочерчивают линию, и каждая девушка ставит на нее правую ступню.