Еретики и заговорщики - Максим Зарезин

Расправа над еретиками, в глазах заволжцев, в свою очередь выглядела ересью, ведь в этом случае суд мирской брал на себя функцию Суда Божьего, лишая возможности грешника через раскаяние прийти к осознанию греха и очищению от скверны, подменяя внутреннюю работу государственным насилием. Административное наказание еретика ставило под сомнение действенность Божественной Благодати. Отсюда и противоположное отношение двух партий к разномыслию и интеллектуальной деятельности вообще.

Нестяжатели почитают Священное Писание, но, исходя из него, все прочие «писания многа» считают возможным разбирать критически, что-то считать более важным, что-то менее, что-то принимать, что-то не считать душеполезным. «И больше всего пытливо читаю я божественные Писания: прежде всего заповеди Господни и толкования их, и апостольские предания, затем жития и учения святых отцов, — и им я внимаю, — пишет в письме прп. Нил. — И что согласуется с моим представлением о благоугождении Богу и о пользе для души, переписываю себе и тем поучаюсь…»

В то же время один из учеников Иосифа утверждал, что «всем страстем мати — мнение. Мнение — второе падение». Любое размышление для иосифлянина — душевный соблазн, любой размышляющий — потенциальный грешник. «Ныне и в домех, и на путех, и на тръжищах иноци и миръстиии вси сомнятся, вси о вере пытают…», — возмущается Иосиф в письме суздальскому епископу Нифонту.

Само по себе «рассуждение» является для Иосифа преступлением, не признаком, но сутью ереси. Забвение Священного Писания и святоотеческих трудов, пугающая популярность «отступников» — лишь отягощающие вину обстоятельства. «Люди у нас просты, — вторит волоцкому игумену епископ Геннадий, — не умеют по книгам говорить, так лучше уж о вере никаких речей не плодить, только для того собор учинить, чтобы еретиков казнить, жечь и вешать». Иосифляне хотя и готовились к богословской дискуссии, однако самыми вескими аргументами считали виселицу и костер.

Торжество этого подхода застопорило развитие народного просвещения и научных знаний и во многом предопределило наше техническое отставание. Фактическое отсутствие в Московской Руси системы церковного образования привело к тому, что с середины XVII века и до конца XVIII столетия в Русской церкви доминировали выпускники Киево-Могилянской академии, проникнутой духом униатства и католицизма.

Гибель противников вызывала у любостяжателей нескрываемую радость. Р. Г. Скрынников замечал, что Иосиф Санин с видимым удовольствием описывал смерть еретика Алексея, муки в заточении еретика Захара. Заволжцы не были склонны требовать жестокого наказания вероотступников. В свое время афонские исихасты подозревались в ереси своими противниками. В Константинополе за короткое время (1341–1355) состоялось семь церковных соборов, где учение Григория Паламы то предавалось анафеме, то провозглашалось истинно православным, пока наконец не стало официальным.

Нил, проведя много лет на православном Востоке, разумеется, знал об ожесточенной борьбе и взаимных нападках сторон, и это обстоятельство заставляло его внимательно относиться к обвинениям в ереси, тем паче подобное обвинение с большой долей вероятности могло быть предъявлено и самим заволжцам.

Среди списка востребованной архиепископом Геннадием литературы в рамках предпринятой им интеллектуальной мобилизации значится «Беседа» пресвитера Козьмы, посвященная разоблачению ереси богомилов. Ю. К. Бегунов обращал внимание на то, что творение болгарского богослова Х века Козмы Пресвитера было необходимо новгородскому владыке и Иосифу Волоцкому «для опровержения некоторых, вполне конкретных взглядов новгородских еретиков».

Оттуда же из писаний Козьмы борцы с ересью могли получить следующий ценный совет, которому охранители неукоснительно следовали в дальнейшем: «Уча еретика, не только не научить его, но и кого-либо из неразумных развратить…» Между тем богомилов, враждовавших против церковной собственности, в Византии сравнивали с паламитами. Пренебрежение к обрядности и внешности, предпочтение живого духа мертвой букве, враждебное отношение к чиновничьему пониманию пастырского служения приводили к тому, что обвинения исихастов в богомильстве сделались общим местом.

Со стороны Варлаама Калабрийца звучали также обвинения исихастов в мессалианстве. Последователи Варлаама настойчиво пытались подвести учение Паламы под «Анафемы павликианам и мессалианам», пока самих варламитов в 1351 году не причислили к еретикам. А теперь вспомним, что именно в мессалианстве — наряду с приверженностью другим лжеучениям — обвинял жидовствующих Геннадий Гонзов и Иосиф Санин. Новгородский архиерей и его единомышленники явно искали и находили сходство между воззрениями заволжских старцев и еретическими доктринами, и своими разоблачениями целили не только в вольнодумцев, но и в нестяжателей. Скорее даже во вторых, чем в первых.

Старец и бес. Средневековая миниатюра

Подтверждением тому служит командировка двух агентов (по-иному и не скажешь) волоцкого игумена в Белозерский монастырь — произошло это уже в правление Василия III и после смерти Нила Сорского. Обосновавшись в монастыре под благочестивым предлогом, они провели в стенах обители ряд розыскных мероприятий, в результате которых у одного из насельников сыщики обнаружили крест под постелью (стало быть, пытливые иноки не поленились туда заглянуть), а другой старец Кириллова монастыря при неожиданном появлении у него волоцкого собрата якобы бросил какую-то книгу в печь.

Это дало повод агентам послать преподобному Иосифу донесение, содержавшее обвинение пустынников белозерских в «великой ереси». Через своего брата, ростовского архиепископа Вассиана, Иосиф Волоцкий передал этот донос великому князю, однако Василий показал его находившемуся у него в чести князь-иноку Вассиану Патрикееву. Последний любостяжателей ненавидел, и в итоге вся эта спецоперация обернулась против ее организаторов, а доставивший донос иосифлянин был даже подвергнут пытке и умер.

Но, возможно, самой важной причиной, не позволявшей заволжцам «бросить камень» в «жидовствующих» и прочих отступников, было их глубокое и искреннее осознание собственного несовершенства. Сокрушению о своих грехах посвящена «Молитва… старца Нила… имущая покаяние и исповедание грехов и страстей». В ней преподобный Нил Сорский говорит, что даже землю оскверняет своим «хожнием». Отправляя послание к брату, вопросившему его о помыслах, преподобный Нил Сорский писал: «Что бо аз реку, не створив сам ничто же благо! кый есть разум грешнику? Точию грехи».

В своем Уставе Нил приводит следующие слова Григория Синаита: «Как не считать себя сквернейшим из всех тварей, в естественном состоянии находящихся, как (созданы), мне, по причине безмерных моих беззаконий (пребывающему) ниже естества? Ибо, воистину, и звери, и скоты чище меня, грешного…» В своем духовном завещании преподобный молил братию: «По кончине моей повергните тело мое в пустынном месте, да изгложут его звери и птицы, потому что согрешило оно перед Богом много и недостойно погребения».