Тамерлан - Александр Сегень

Это строки из суры «Аль-Анфаль»[100]. Вы слышите, правоверные, что говорит книга книг? «Не вы их убивали, а Аллах!» И пусть тот, кто раскаивается, убив во время наших предыдущих походов многих нечестивцев, утешится, ибо не он убил их, а сам Аллах. И когда мы пойдем истреблять идолопоклонников китайцев, да не дрогнет рука наша, ибо Аллах берет на себя наши грехи. Аллах акбар!

– Аллах акбар! Алла-аху акбар!!! – заревел курултай, приподнимаясь и вскидывая лес рук. Тамерлан принял от слуги чашу с кумысом, отпил три глотка, внимательно приглядываясь к лицам сидящих справа. Когда он произнес первую часть своей речи, о правах человека, он отметил, как оживленно кивали головами сидящие за сеидами и улемами знаменитые кади и муфтии[101]. Теперь не только они, но и сеиды, сверкая глазами, явно одобряли вторую часть речи, о священном долге бороться с неверными.

Налево можно было не смотреть – там, среди военных, царило полное единодушие – на Китай! Аллах акбар! Да к тому же Аллах заранее берет на себя все грехи!

Тамерлан выждал паузу, когда возбужденные возгласы стихнут, и перешел к третьей, заключительной части своей речи:

– Могут возразить, что столь длинный поход вызовет неизбежные потери, что расстояние до Китая куда больше, чем до Рума, Сирии, Руси и Маджарии[102], что все это не вполне согласуется с насущными проблемами нашего государства и не лучше ли еще раз сходить за Ганг, где проклятых язычников осталось еще очень и очень много. Во-первых, любой поход влечет за собой потери. Во-вторых, доходили мы и до Рума, и до Руси, и до Маджарии, и до Сирии, так неужто не доберемся до Китая? И в-третьих, Китай уже реально угрожает безопасности нашего государства. Если мы не придем громить Тангус-хана, то Тангус-хан со своим несметным войском кровожадных язычников придет к Самарканду, чтобы громить нас. Этот подлый разбойник, именующий себя императорам, уже прислал к нам четыреста всадников и наглое посольство, требующее от нас выплаты каких-то баснословных долгов. Так, может быть, нам заплатить эти так называемые долги и ждать, когда прискачут четыре тысячи китайских нукеров с баскаками за новой данью, вдесятеро большей?

– Долой! Не потерпим! – раздались слева голоса Аллахдада и Шах-Малика.

Тамерлан приподнял левую руку, усмиряя пылких вождей, и закончил:

– Так вот, возлюбленные дети мои! Я объявляю священную войну джихад всему населению Китая, всем этим идолопоклонникам и нечестивцам, осмелившимся протянуть в нашу сторону свои жадные лапы. И я хочу, чтобы все вы высказали свое мнение – одобряете или не одобряете моего решительного призыва к джихаду. Пусть сначала выскажутся достопочтеннейшие потомки Пророка.

Тамерлан умолк. Теперь должна была последовать долгая процедура всенародного обсуждения и одобрения. Ясное дело, что не нашлось бы ни одного человека, кто высказался бы против объявленного «измерителем вселенной» и «мечом справедливости» джихада, но установленные самим же Тамерланом правила и традиции должны были быть соблюдены. Ни в Индию, ни против Тохтамыша, ни против Баязета великий завоеватель не отправлялся, не собрав предварительно курултая и не получив поддержки лучших представителей народа. Он не хотел, чтобы его называли диктатором!

Сначала высказывались сеиды, их было много, но каждый из них мог обидеться, если на столь важном собрании ему не дадут слова. Все они бубнили что-то из Корана и благодарили Аллаха, что он послал на землю столь великого наиба и благословенного джехангира, как Тамерлан. Несколько улемов отыскали в Коране прямые указания на то, что именно в такое-то время при таких-то обстоятельствах некий великий муж покарает китайских язычников. Знаменитый звездочет мавлоно Лисон оповестил курултай о том, что и в расположении звезд полный порядок и благоприятствование походу на восток. Кади Мухаммед Аззальзаля решительно высказался в поддержку эмира Тамерлана, заявив, что, несмотря на нынешнее временное отсутствие на самаркандском престоле великого хана, светлейший гураган вправе брать на себя ответственность за развязывание большой войны. Муфтий Имран Аль-Хадид вад-Дин Али беспрекословно подтвердил полное в международном смысле правомочие действий Тамерлана, в личности которого чудесным образом соединились наследие Чингисхана и духовность последователей Мухаммеда. И лишь после того, как правая половина курултая целых полтора часа занималась риторическими упражнениями, пришло время высказаться военным. Джеханшах как главнокомандующий взял слово. Он был краток, и после его речи всем сделалось гораздо легче на душе – пиршество стало намного ближе, чем можно было ожидать.

– О великий меч справедливости! – сказал Джеханшах. – Мы знаем тебя, отца нашего, а ты знаешь нас, своих чад. Мы послушны твоему кличу, куда бы ты ни повел нас, хотя бы даже и на планету Меррих воевать с самими духами войны! Назови только день и час, когда нам нужно будет привести свои кушуны под твои победоносные знамена. Полагаю, что я выразил мнение всех вождей и полководцев и не нужно выпытывать у каждого из них в отдельности, готовы ли они следовать за тобой на новые подвиги.

Он оглядел собравшихся на курултай военачальников, и все они возгласили свое одобрение. Далее началось совещание дивана, которое, впрочем, тотчас же и закончилось вынесением вердикта, согласно которому великий курултай народа чагатайского полностью поддержал объявление великим эмиром Тамерланом войны империи Мин.

– Таким образом, с этого момента мы находимся в состоянии войны с Китаем, и остается только объявить об этом послу императора Чжай Цзиканя, – прочтя вердикт, провозгласил председатель дивана Шир-Буга Барлас.

– Пусть придут женщины, – сказал Тамерлан. – Они должны видеть это. Теперь они могут присутствовать на нашем курултае, ибо нам нечего больше решать и они не смогут отвлечь нас.

Тут запели карнаи, зазвучали бубны, барабаны, медные тарелки и литавры, запищали рожки и свирели. На площадь курултая вышла биби-ханым Сарай-Мульк. Вид ее был величествен – в красном шелковом одеянии, расшитом сверкающими золотыми узорами, свободно спадающим с плеч и имеющим лишь три разреза – горловину и проймы. Руки были спрятаны под роскошной материей, лицо же Сарай-Мульк было, напротив того, открыто, и густой слой белил, покрывающих его, создавал полное ощущение, будто лицо биби-ханым вылеплено из снега. Такими белилами женщины Самарканда намазывали свои лица, только когда шли вслед за мужьями в военный поход. Делалось это, чтобы предохранить кожу от студеного ветра зимы или горячего, песчаного ветра лета. Голову главной жены Тамерлана покрывал большой матерчатый шлем, стилизованный под шлем воина, тоже красный и тоже украшенный золотыми узорами, а также рубинами, бирюзой, жемчугами различной величины и прочими драгоценными лалами. Но это был еще не весь головной убор. Поверх шлема была накинута прозрачная, почти незаметная ткань, свисающая спереди и сзади и прикрепленная к шлему золотой короной, осыпанной жемчугами и рубинами. В самой же макушке шлема торчал высокий султан из множества перьев хвоста павлина, колышущихся при ходьбе во все стороны. Пятнадцать прислужниц несли следом за Сарай-Мульк длинный-предлинный подол ее платья. Огромный негр держал в руках копье, к концу которого был приделан обруч с натянутым на нем покрывалом, служившим навесом от солнца для биби-ханым. Два десятка евнухов и два десятка знатных женщин сопровождали великую царицу в ее шествии, а когда она заняла свое место в особой ложе позади трона, они разместились подле нее.