Тамерлан - Александр Сегень

Затем появилась кичик-ханым Тукель. Она была одета в точности так же, как Сарай-Мульк, с той лишь разницей, что подол ее платья был короче и его несли двенадцать прислужниц. Немного меньше евнухов и немного меньше знатных дам сопровождало ее выход. Лицо Тукель также было подобно снежной маске из-за густого слоя походных белил.

Туман-ага, третья по старшинству жена Тамерлана, вышла в таком же одеянии, как и две предыдущих, с побеленным лицом и соответственно с меньшим количеством сопровождающих. И каждая следующая жена имела подол платья короче, а число спутников – меньше. За Туман-агой на курултае заблистали белоснежными лицами и сверкающими одеждами Дилеольт-ага и Чолпанмал-ага, на которых Тамерлан женился незадолго до похода в Индию, Модас-ага и Бенгар-ага, вошедшие в гарем накануне похода против Баязета, наконец, Ропа-Арбар-ага и Яугуя-ага Зумрад, ставшие женами главного мужа в мире совсем недавно, первая – в прошлом году, вторая – несколько месяцев тому назад.

При виде своих жен Тамерлан улыбнулся и впервые позволил себе шутить. Когда вошла Сарай-Мульк, он сказал:

– Она поедет со мной в Китай, чтоб я не заскучал без ее несравненных прихотей.

Появление Тукель он прокомментировал так:

– Кичик-ханым – чтоб я не замерзал без ее теплых плеч.

И дальше:

– Туман-ага – чтоб у меня не заболел живот без ее ласковых поглаживаний.

– Дилеольт-ага – чтобы сладостный запах ее подмышек заглушал в моих ноздрях вонь от трупов мерзостных китаёзов.

– Чолпанмал-ага – чтоб я не зевал без ее пения.

– Модас-ага – чтобы меньше ел чесноку.

На сем его остроумие иссякло, и по мере появления трех последних из девяти приглашенных на курултай жен он просто отрывисто и лениво проговаривал:

– Эта – чтоб не кашлял.

– Эта – чтоб не чихал.

– Эта – чтоб не икал.

Последнее относилось к Зумрад, подол платья которой был таким коротким, что его несла только одна прислужница. И сопровождал ее только один евнух и только одна знатная дама, биби-ханым одного из визирей.

Следом за женами, наряженные по-своему, появились Севин-бей и любимая внучка Тамерлана Бигишт-ага. Обе они разместились рядом с Зумрад на одном из верхних тоусов амфитеатра, застеленного толстым слоем ковров. Они не были намазаны белилами и тотчас же принялись подшучивать над бедной Яугуя-атой, что ей не следует сегодня пить вина, ибо будет некрасиво опьянеть при столь торжественной маске на лице. Но на них тотчас зашикали старшие жены измерителя вселенной, поскольку в этот самый момент на курултай привели китайского посла Ли Гаоци. Точнее, не привели, а с трудом приволокли, ибо он сидел верхом на огромной пегой свинье, которая упиралась изо всех сил, страшно не желая показаться на глаза великому чагатайскому курултаю. Откуда ей было взяться, если сам вид этого нечистоплотного животного был противен очам правоверных мусульман? Ее за большие деньги купили на окраине Самарканда в небольшом квартале, где жили русские кольчужники. Урусы, как никто в целом мире, умели делать великолепнейшие кольчуги, и, ценя их непревзойденное мастерство, Тамерлан позволял им жить в своей слободе достаточно вольготно, соблюдая обычаи и привычки своей отчизны. Тамерлан лично поручил минбаши Джильберге разыскать хрюшку, и тот расстарался и нашел, раз уж он был ответствен до конца за оказание достойного приема китайским послам.

И вот, едучи связанный на этой пятнистой хавронье, Ли Гаоци старался не уронить ни капли своего достоинства и держаться прямо, невзирая на насмешки дикарей чагатаев. Когда его, верхом на свинье, поставили перед Тамерланом, тот нахмурился, задавливая в себе смех, и спросил:

– Ну, многоуважаемый посол, доволен ли ты конем, которого мы тебе подарили от своей царской щедрости?

Китаец поднял брови, сжал губы и громко ответил:

– Это не конь, а свинья, и я оцень сильно недоволен!

– Чего же ты в таком случае хочешь, позволь тебя спросить? – рисуя на лице удивление, промолвил Тамерлан.

– Ты сам знаешь, – отвечал упрямый китаец. – Хоцу, цтобы ты отпустил моих храбрых нукеров, заплатил дань нашему великому императору Чжай Цзиканю и с почестями отпустил нас домой.

– Представь себе, – грозно произнес тут Тамерлан, – я именно собираюсь выполнить все твои просьбы. Сегодня же ты отправишься на родину, в Китай. Поедешь на этой свинье. Тут тебе и почести – ведь вы же со своим императором почитаете свинью как священное животное. Дань Чай Цикану я заплачу, он получит все, что ему воистину причитается. И ты передай ему это. Но я сам привезу дань достойную, такую, от которой реки китайские окрасятся в красное. А еще я в подарок императору Чай Цикану настрою по всей его империи красивых башен, таких, какими я украсил Иран и оба Ирака[103], Хорасан и Индию и многие другие страны. Круглого кирпича для тех башен у вас в Китае навалом. Ну а что касается твоих нукеров, то они очень погано вели себя и прекрасный сад, в котором я ласково принимал их, превратили в хлев. За это они и обитают теперь в месте менее благоустроенном. Но и их я в конце концов осчастливлю. Я подарю им волю. Самую вольную волю, какую только можно себе представить. Но не сейчас, а когда поеду навещать твоего императора, Тангус-хана. Прощай, гордый посол, и поспеши к своему государю! Дорогу послу Тангус-хана!

Упирающуюся свинью снова потащили. Теперь уже вон с курултая, и она, будто осознав это, охотно затопала своими короткими ногами, везя на спине обиженного, но не сломленного Ли Гаоци.

Тут снова вовсю заиграла музыка, и музыкантов заметно прибавилось, так что шум стоял значительный. Причудливо раскрашенные слоны, медленно покачиваясь, входили на площадь курултая, со всех сторон уже бежали подавальщики, неся огромные кувшины с вином, блюда с изысканными яствами, позолоченные кожи, на которых горами возвышалось дымящееся, сочное, только что искусно приготовленное баранье и лошадиное мясо, другие несли корзины с мягкими свежими лепешками и фруктами, дыни и арбузы величиной с колесо арбы. На слонах и за слонами виднелись скачущие и жонглирующие кызыки и фокусники.

Курултай окончился. Начинался праздник по случаю окончания курултая и объявления очередной Тамерлановой войны.

Оставив Русь, Тамерлан дошел до границ Венгрии, но после вернулся чрез степи половецкие к горам Кавказа и в великом множестве истребил народ грузинский, который даже на уединенных островах не мог спастись от смертолюбия чагатаев. В глубокие пропасти спускались алчные до убийства чагатаи, там находили прячущихся трепетных грузин и лишали их жизни за любовь к Спасителю. На брегах Куры предавался разбойник гнусным празднествам среди распростертых тел убитых им местных жителей христиан. Наконец, пройдя через Мазандеран и Хорасан, возвратился он в свою столицу Самарканд с небывалой добычей, так что такого количества вьючных верблюдов и ломящихся под тяжестью телег не видывали здесь никогда.