Крестник Арамиса - Поль Махалин

И он показал судье бумагу, на которой было написано следующее:

Господин де Сенонж почтительно склонился над подписью монарха. Арамис сделал повелительный жест, и Сенонж бросился прочь из тюрьмы. Через несколько минут играли сбор, и пронзительные звуки труб были слышны не только в лагере, но и в городе.

Господин де Нанжи подошел к Элиону:

— Мы не прощаемся, господин барон.

— Как вам будет угодно.

— Сразимся завтра утром.

— Согласен, если останемся живы и невредимы после этой ночи.

— Идемте же, господа, — торопил старик.

И уже в его голосе не было дрожи, шаг был тверд, взгляд — полон решимости. Арамис выпрямился, держа руку на поясе, и поднял голову. В эту минуту в нем, действительно, можно было узнать бравого мушкетера.

На площади собирались готовые к бою драгуны, со всех сторон бежали взволнованные офицеры и солдаты. Мгновенно разнесся слух об опасности, грозящей командующему, и вся армия в тот же миг готова была выступить на помощь.

Друг Атоса, Портоса и д’Артаньяна отдавал приказы. Он говорил ясно и кратко, движения его были резкие и сильные, щеки пылали дыханием далекой юности, и Арамису казалось, будто снова развевается на ветру и трепещет его красный плащ с серебряным крестом на спине.

Убедившись, что лошади оседланы и готовы к жестокой гонке, что у каждого кавалериста пистолет в седельной кобуре и мушкетон вдоль бедра, а клинки сабель рвутся из ножен, и что, наконец, маленькое войско горит безграничным энтузиазмом, старый мушкетер, вздыхая, пробормотал:

— Все это утомляет немного, ведь мне не двадцать лет, это уж без сомнения, и нельзя перенапрягаться… Но вот что! Разделаемся со всем этим, и завтра всласть поваляюсь в постели… А ведь если с предосторожностями, я невесть куда могу еще зайти.

Арамис подошел к Элиону, вдевшему ногу в стремя.

— Дорогой крестник, вот случай — теперь или никогда — показать себя и вернуть мое расположение. Вы должны отбить генерала. Спасите его… или не возвращайтесь.

— Сударь, — ответил Элион, — я вас понял.

Тем временем господин де Вандом скакал по полям и по долам, мурлыча куплеты, которые во все горло распевал в то время Париж и потихоньку Версаль:

Известно, что слабость к женскому полу была столь же постоянным его свойством, как и страсть к вкусной еде и мягкой постели, не важно, стол ли это притона или постель постоялого двора. Сей великий лентяй готов был скакать во весь опор по двадцать миль в погоне за любой дурнушкой, маркитанткой или девицей легкого поведения.

Сейчас это была мадам де Мовуазен, которая положительно вывела его из равновесия.

Спеша на свидание с упоительной маркизой и сокращая путь, он подгонял лошадь и напевал:

Генерал забыл об армии, о городе, который оставил на попечение бесталанных и невежественных офицеров. Он мчался в ночи, не боясь ни бродяг, ни разбойников, ни вражеских пуль.

Герцог пел последний куплет, когда наконец забрезжила цель — в темноте мерцал огонек. Это сеньор Гинес курил свою самокрутку. Судя по тому, что посетителя встречал он сам, ему, без сомнения, были даны особые указания.

— Позвольте проводить вашу милость, — сказал хозяин заведения.

Герцог бросил поводья mouchacho[26] и последовал за астурийцем. Они пересекли двор и оказались в комнате первого этажа. Астуриец поклонился до земли и сказал улыбаясь:

— Я сейчас вам приведу одну особу.

Оставшись один, герцог осмотрелся. Обстановка в комнате была весьма скромная: здесь стоял стол и два стула. Прямо напротив двери находилось большое окно с железной решеткой.

Господин де Вандом поморщился.

— Ну и ну! — сказал он. — Эта комната скорее похожа на тюремную камеру, чем на bouen-retiro d’amore[27]. — Затем, после некоторого раздумья, добавил: — Но стоит ли обращать внимание на клетку, если у птицы нарядное оперение и она весело щебечет!

В коридоре послышались шаги. С выражением восторга на лице герцог подбежал к двери, вытянув вперед руки. Дверь открылась, и генерал отпрянул назад.

— Господин де Мовуазен! — воскликнул он разочарованно.

Тот появился на пороге с загадочным, как всегда, взглядом и двусмысленной улыбкой, насмешливо поклонился генералу с преувеличенным почтением.

— Мне понятно, — сказал муж Арманды, — удивление вашей светлости. Не меня вы надеялись встретить здесь, а мою жену… И не пытайтесь отрицать! Не пытайтесь обманывать. Маркиза рассказала мне о вашем внимании к ней и намерениях (он нажал на это слово), а также о свидании, к которому вы ее принудили…

— Сударь, — холодно отвечал герцог, — я и не собираюсь ничего отрицать и клянусь вам, особенно ни к чему вашу жену не принуждал… Это выражение говорит о жестокости, а я не имею привычки употреблять жестокость с женщинами, хотя иногда позволяю ее в отношении мужчин, но только хитрых и лживых… По сему утверждаю, что именно по своей доброй воле мадам де Мовуазен должна была меня ждать здесь этой ночью. И если мое внимание к ней неприлично и вы желаете удовлетворения, ну что ж, я готов дать его — где, когда и на каких условиях пожелаете, даже немедленно, если угодно.

— И вы, ваша светлость, готовы скомпрометировать себя поединком с простым дворянином?

— Черт подери! Я бы дрался и с самим дьяволом, если бы он меня оскорбил или требовал удовлетворения.

Маркиз тряхнул головой.

— Мне затевать ссору с человеком, у которого в жилах течет королевская кровь!.. Это была бы для меня, конечно, большая честь… Но есть ли в этом необходимость? Скажу прямо, я не очень-то влюблен, а потому и не очень ревнив… Наш брак с маркизой — союз, основанный на общих интересах, он имеет целью совместные действия, и чувства здесь ни при чем. У нас есть претензии к королю и некоторым членам его семьи…