Прекрасные и обреченные. По эту сторону рая - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

готовились про запас. По пути он обнаружил Тану, восседающего за кухонным столом над грудой хлама, в которой виднелись коробки из-под сигар, ножи, карандаши, крышки от консервных банок и клочки бумаги с искусно выполненными рисунками и чертежами.

– Какого дьявола ты здесь делаешь? – с подозрением осведомился Энтони.

Тана расплылся в любезной улыбке.

– Я покажу, – с воодушевлением начал он. – Я расскажу…

– Мастеришь собачью будку?

– Нет, са. – Лицо Таны снова озарила улыбка. – Делаю писчая масина.

– Пишущую машинку?

– Да, са. Резу в кровати и думаю, думаю про писчая масинка.

– Значит, надеешься ее соорудить?

– Подоздите, я сказу.

Энтони, дожевывая сандвич, облокотился на раковину, а Тана несколько раз открыл и закрыл рот, словно проверяя его способность к действию, и внезапно затараторил:

– Я думар… писчая масинка… много-много-много стучек… ох, много-много-много…

– Понятно. Много клавишей.

– Не-е-е? Да, кравиши. Много-много-много буква. «Эй», «Би», «Си».

– Ты абсолютно прав.

– Подоздите, я сказу. – Японец принялся почесывать лицо в невероятном усилии выразить свою мысль. – Я думар, много сров – конец один. Вот «нг».

– Верно. Таких слов полно.

– Вот я дераю писчая масинка… Чтобы быстро, не так много буквы…

– Блестящая мысль, Тана! Это сэкономит время, а ты заработаешь целое состояние. Нажимаешь одну клавишу и сразу печатаешь «инг». Надеюсь, тебе удастся сделать такую машинку.

Тана пренебрежительно хмыкнул.

– Подоздите, я сказу…

– А где миссис Пэтч?

– Ушра. Подоздите, я сказу… – Он снова принялся чесать лицо. – Моя писчая масинка…

– Где она?

– Здесь… Я дерай. – Японец показал на кучу хлама на столе.

– Я говорю о миссис Пэтч.

– Ушра. Сказара, вернется пять часов, – утешил Тана.

– Поехала в поселок?

– Нет. Ушра до завтрак. С мистер Брокмэн.

Энтони вздрогнул.

– Как, уехала с мистером Блокмэном?

– Вернется пять часов.

Ни слова не говоря, Энтони вышел из кухни, а вслед несся вопль безутешного Таны: «Я сказу!» Вот, значит, как себе представляет Глория острые ощущения, черт возьми! Пальцы сами собой сжались в кулаки, и через мгновение он уже достиг высшей степени негодования. Приоткрыв дверь, Энтони выглянул на улицу – в поле зрения не наблюдалось ни одной машины, а часы уже показывали без четырех минут пять. Подстегиваемый яростью, он устремился к краю тропинки – на милю вокруг, до самого поворота, дорога была пустынной. Разве что… нет, это просто фермерская колымага. Затем, в унизительной погоне за остатками достоинства, он бросился под защиту родных стен столь же стремительно, как их покинул.

Меряя шагами гостиную, Энтони приступил к репетиции обвинительной речи, предназначавшейся для Глории, когда та вернется.

«Значит, это и есть любовь!» – начнет он. Нет, не годится! Похоже на избитую фразу «Значит, это и есть Париж!». Нужно с достоинством продемонстрировать обиду, глубокую печаль или что там еще… «Так вот ты чем занимаешься, пока я день-деньской бегаю по душному городу, улаживая дела! Неудивительно, что я не имею возможности писать! И не могу ни на секунду оставить тебя без присмотра!» – теперь надо развить тему и подойти к главному. «Вот что я скажу, – продолжал воображаемую речь Энтони, – я скажу…» – он вдруг запнулся, неожиданно уловив в своих словах до боли знакомые ноты, и сразу же понял, что это Тана со своим извечным «я сказу».

Однако Энтони не рассмеялся и даже не подумал, что выглядит глупо. В его не на шутку разыгравшемся воображении уже пробило шесть, а потом семь и восемь часов. А Глории все нет! Блокмэн, увидев, что она скучает и не слишком счастлива, уговорил ее уехать вместе в Калифорнию…

У парадного входа послышался шум, а затем голос Глории весело крикнул: «Эй, Энтони!» Дрожа всем телом, он поднялся с места, ощущая приятную слабость в ногах, и с радостью наблюдал, как Глория легко порхает по дорожке. Блокмэн шел следом с кепкой в руке.

– Любимый! – воскликнула Глория. – Мы совершили самую увлекательную прогулку по штату Нью-Йорк!

– Мне пора домой, – торопливо сообщил Блокмэн. – Жаль, что вас не оказалось дома, когда я заехал.

– И я сожалею, – сухо откликнулся Энтони.

Блокмэн уехал, а Энтони пребывал в нерешительности.

Сковавший сердце страх пропал, и все же он чувствовал, что сейчас вполне уместно выразить некоторый протест. Сомнения разрешила Глория.

– Я знала, ты не станешь возражать. Он явился как раз перед обедом и сказал, что должен ехать в Гаррисон по делам, и пригласил меня составить компанию. Ах, Энтони, он выглядел таким одиноким. А я зато всю дорогу вела машину.

Энтони с безучастным видом упал в кресло. Его ум утомился без видимой причины и потерял ко всему интерес, устал от бремени, которое окружающий мир, не спросив, то и дело взваливал на плечи. И в этой ситуации он, как всегда случалось, проявил себя беспомощным неудачником. Относясь к типу личностей, которые, несмотря на многословие, не умеют выразиться внятно, Энтони, казалось, унаследовал необъятную традицию человеческой несостоятельности… а еще сознание смерти.

– Что ж, поступай как знаешь, – отозвался он наконец.

В подобных ситуациях следует проявлять широту взглядов, и Глория, молодая и красивая, должна пользоваться привилегиями в разумных пределах. И все-таки Энтони выводила из терпения неспособность смириться с этим фактом.

Зима

Она перевернулась на спину и лежала без движения на широкой кровати, наблюдая, как изящный лучик февральского солнца с трудом пробивается сквозь окно в свинцовом переплете. Некоторое время Глория не могла точно определить, где находится, или вспомнить события вчерашнего и позавчерашнего дня. Потом память, подобно раскачивающемуся маятнику, стала отбивать такты повествования, с каждым взмахом выпуская на свободу определенный, наполненный событиями отрезок времени, пока перед мысленным взором Глории не предстала вся ее жизнь.

Теперь она слышала тяжелое дыхание лежащего рядом Энтони, чувствовала запах виски и сигаретного дыма и обнаружила, что тело не желает слушаться. Стоило пошевелиться, и движение, результатом которого является распределяющееся по всему телу напряжение, не получалось. Теперь оно стоило огромного усилия нервной системы, будто Глории приходилось всякий раз подвергать себя гипнозу, чтобы осуществить совершенно невыполнимое действие.

В ванной комнате она почистила зубы, желая избавиться от мерзкого привкуса во рту, а потом вернулась в спальню, прислушиваясь, как у входной двери гремит ключами Баундс.

– Энтони, просыпайся! – решительно потребовала она.

А потом забралась к нему под бок и закрыла глаза.

Пожалуй, последнее, что помнила Глория, был разговор с мистером и миссис Лейси.

– Уверены, что не нужно вызвать такси? – спросила миссис Лейси, и Энтони ответил, что они прекрасно доберутся пешком, прогуляются по Пятой авеню. Затем супруги дружно сделали необдуманную попытку откланяться и в следующее мгновение, непонятно как, рухнули на целую батарею пустых бутылок из-под молока,