Прекрасные и обреченные. По эту сторону рая - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

своей деятельности, которая и лежит в основе существования всего человечества. При прочих равных условиях самонадеянность и умение извлекать выгоду при любых обстоятельствах неизменно одерживали победу над истинным знанием дела. Однако также не вызывало сомнений, что львиная доля работы, требующей высокой квалификации, выполняется ближе к дну, а потому прилагались соответствующие усилия, чтобы не дать хорошим специалистам оттуда подняться.

Решимости Энтони проводить в течение рабочей недели все вечера дома хватило ненадолго. По утрам он, как правило, являлся в контору с разламывающейся от тошнотворной боли головой, а в ушах, словно эхо из преисподней, звучал гул переполненной подземки.

Потом он неожиданно бросил работу. Как-то в понедельник просто остался лежать в постели, а вечером, страдая очередным приступом угрюмого отчаяния, которые периодически на него накатывали, написал и отправил письмо мистеру Уилсону, признаваясь, что не считает себя пригодным для подобной работы. Глория, вернувшись из театра с Ричардом Кэрамелом, нашла его в шезлонге. Энтони в молчании тупо уставился в потолок, и за всю супружескую жизнь Глория не видела его таким удрученным и подавленным.

Ей хотелось, чтобы муж начал жаловаться, тогда можно обрушиться на него с полными горечи упреками, так как Глория была не на шутку раздосадована. Но Энтони лежал такой потерянный, что ей стало его жалко. Опустившись на колени, Глория гладила мужа по голове, приговаривая, что его уход не имеет никакого значения, да и вообще все не важно, пока они любят друг друга. Как и в первый год совместной жизни, Энтони, отзываясь на прикосновение прохладной руки, на нежный, как дыхание, голос, ласкающий слух, почти развеселился и принялся обсуждать с женой планы на будущее. А перед тем как лечь спать, даже пожалел про себя, что поспешил отправить письмо об отставке.

– Даже когда все вокруг кажется мерзким, нельзя доверять первому впечатлению, – убеждала Глория. – Имеет значение только результат всех твоих суждений, собранных воедино.

В середине апреля пришло письмо из Мариэтты от агента по продаже недвижимости, где предлагалось снять серый домик еще на год, но уже за чуть более высокую арендную плату. К письму прилагался договор об аренде, на котором требовалось поставить свои подписи. В течение недели и письмо, и договор валялись у Энтони на письменном столе. Супруги не собирались возвращаться в Мариэтту, им там надоело, а минувшее лето прошло в невероятной скуке. Кроме того, машина превратилась в гремящую груду металла удручающего вида, а покупка новой была неразумной с финансовой точки зрения.

Однако в процессе длившейся четыре дня очередной разнузданной пирушки, в которой на разных этапах приняли участие более дюжины человек, они таки подписали договор. И, к своему ужасу, обнаружили, что не только подписали, но и тотчас отослали агенту по продаже недвижимости, словно услышали приглушенный зловещий зов серого дома, жадно облизывающегося в предвкушении сожрать свою жертву.

– Энтони, а где договор об аренде? – с тревогой в голосе поинтересовалась в воскресенье Глория, с больной головой, но успевшая достаточно протрезветь, чтобы адекватно воспринимать действительность. – Где ты его оставил? Он же лежал здесь!

Внезапно до нее дошло, где находится договор. Вспомнила попойку у них дома на пике разухабистого веселья, комнату, полную мужчин, которым, даже не пребывай они в столь приподнятом настроении, не было ни малейшего дела до Энтони и Глории. Хвастливую болтовню Энтони о выдающихся достоинствах и заманчивой уединенности их серого домика, который так далеко от другого жилья, что можно шуметь, сколько душа пожелает. Потом приехал в гости Дик и с воодушевлением заорал, что это лучший домик, о каком можно только мечтать, и они будут полными идиотами, если не снимут его еще на одно лето. Не составило труда вообразить, как душно и пусто будет в городе летом и какая благоуханная отрада ждет их в Мариэтте. Схватив договор, Энтони стал в исступлении им размахивать под молчаливое одобрение Глории. Затем во время последнего приступа говорливости супруги окончательно утвердились в своей решимости, а гости обменялись торжественными рукопожатиями, обещая прибыть с визитом. Вот тогда-то и случилось непоправимое…

– Энтони! – воскликнула Глория. – Мы его подписали и отправили!

– Что?

– Договор об аренде!

– Какого черта?!

– Ох, Энтони!

В ее голосе звучало неподдельное горе. На все лето, на целую вечность, они выстроили себе темницу. Этот шаг подрубил корни, на которых держались остатки стабильности. Энтони думал, что можно договориться с агентом, ведь им больше не по карману двойная арендная плата. Кроме того, отъезд в Мариэтту означал отказ от квартиры, его идеальной квартиры с изысканной ванной и комнатами, для которых Энтони сам покупал мебель и портьеры. Жилище, больше всего соответствующее его представлению о «домашнем очаге» и хранящее воспоминания четырех ярких лет.

Но с агентом по продаже недвижимости не договорились и вообще ничего не уладили. В подавленном состоянии, ни словом не обмолвившись о необходимости смириться и использовать ситуацию наилучшим образом, и даже отказавшись от традиционного, годившегося на все случаи жизни постулата «а мне наплевать», супруги вернулись в дом, которому, как теперь стало известно, не нужна ни любовь, ни юность. Он лишь сберег обрывки горьких воспоминаний, которыми уже никогда не смогут поделиться друг с другом.

Зловещее лето

Тем летом в доме поселился ужас. Он явился вместе с Глорией и Энтони и повис мрачной пеленой, постепенно расползаясь от комнат внизу по узким лестницам вверх, пока не придавил тяжким грузом сон супругов. Энтони и Глория возненавидели уединение. Ее спальня, еще недавно казавшаяся полной юной розовой нежности, что сочеталась с пастельными тонами белья, небрежно разбросанного по стульям и кровати, теперь будто нашептывала шелестом штор:

– Ах, моя прекрасная юная госпожа, ты не первая, чье утонченное изящество увяло здесь, под лучами летнего солнца… Целые поколения нелюбимых женщин наряжались перед этим же зеркалом ради влюбленного взгляда неотесанных деревенских кавалеров. Но мужланы оставляли без внимания их ухищрения… Юность зашла в твою комнату в нежнейших голубых одеждах, а вышла в сером саване отчаяния. И долгими ночами множество девушек лежали без сна вот на этом самом месте, где стоит кровать, изливая во мрак ночи свои страдания.

В конце концов Глория собрала всю одежду и косметику и бесславно бежала из спальни, заявив, что будет теперь жить с Энтони, и оправдывая свой поступок сломанной сеткой на окне, через которую проникают насекомые. Ее спальню отдали в распоряжение не склонных к сентиментальности гостей, а хозяева одевались и спали в комнате Энтони, которую Глория называла «благополучной», будто присутствие мужа отгоняло тревожные тени прошлого, которые, возможно, нашли приют в ее стенах.

Различие между «благополучным» и