Центурионы Ивана Грозного. Воеводы и головы московского войска второй половины XVI - Виталий Пенской

Судьба Тетерина и его карьера при дворе Сигизмунда, а потом Стефана Батория живо интересовала царя, и он регулярно наказывал своим послам и гонцам, ездившим в Литву и Речь Посполитую, узнавать «про государьских изменников, про Курбского и про Володимеря Заболотцкого и про Тетерина с товарыщи, в котором они обычее при короле, и к которым радным паном которой прихож, и что их служба королю, и нет ли от них котораго лихого умышления про государевы украины?». При встрече же с кем-либо из «государьских изменников» послам следовало отвечать столь излюбленными Иваном «кусательными словесами» – мол, «с изменником что говорити? А вы своею изменою сколко ни лукавствуйте бесовским обычеем, а Бог милосердие свое государю свыше подает на враги победу, а вашу измену разрушает». И далее царь требовал, чтобы его посланцы больше не говорили ничего, а шли прочь от переветников, да и то разговаривать достойно им было лишь с Курбским да «радными» (а Тетерин, с точки зрения Ивана, явно относился к числу последних), «а с худым того не говорити, худому излаяв, да плюнути в глаза, да и пойти прочь»632.

Почему? Какие струны в душе грозного царя сумел затронуть Тимофей-Тихон, что государь постоянно вспоминал о нем? Может, ответ скрывается в упоминавшемся выше письме, которое отправил Иван Грозный Тимохе-Тихону из Вольмара в 1577 г. (кстати, из всех изменников, бежавших в Литву, только Курбский и Тетерин удостоились царских посланий!). Обращаясь к «росстриге-богатырю», Иван напомнил Тимохе, «каковы еси грамоты к нам привозил от Андрея от Шеина, коли первое с маистром наши люди виделися в нашей отчине Лифлянской земле»633. Напрашивается ответ – царь с особенным чувством вспоминал те славные времена, когда он, еще молодой, полный сил и энергии, окрыленный великими замыслами, шел от одного успеха к другому, от одной победы к другой и казалось, никто и ничто не может остановить его в реализации великих замыслов. И столь же молодой и энергичный стрелецкий голова был не только вестником об этих победах, но и верным сподвижником государя, его «мышцей бранной». И быть может, та, с одной стороны, ирония, а с другой – разочарованность, что просматриваются в этом послании, связаны с тем, что Иван разочаровался в Тимофее, возлагая на него большие надежды, – Федот оказался не тот, не оправдал царских чаяний. И быть может, побег Тетерина (вместе с изменой Курбского) стал одним из тех поводов, что привели царя к идее учреждения опричнины. Кстати, как уже было отмечено выше, родственники Тимофея-Тихона стали одними из первых жертв опричнины, лишившись своих земельных владений, будучи сосланными в Казань.

Но вернемся обратно к литовской странице биографии Тимофея Тетерина. С окончанием в 1582 г. Баториевой войны и со смертью Ивана Грозного в жизни «дворянина его королевской милости» наступил этап относительного спокойствия. В новые походы под королевскими знаменами ходить теперь было не нужно, однако хлопот в повседневной жизни хватало – тут и хозяйство, и воспитание двух сыновей, и присмотр за слугами, которые так и норовили сбежать, да не с пустыми руками (свидетельством чему могут служить неоднократные заявления Тетерина в Упитский земский суд на беглецов), и тяжбы с воинственной и злопамятной местной шляхтой. Тимофей сам был не промах, и спуску своим недругам не давал, а за его спиной и «служебники» чувствовали себя вольготно. Несколько характерных примеров из жалоб, занесенных в судебную книгу Упитского земского суда. Так, в апреле 1585 г. боярин вдовы князя Курбского Сигизмунд Утнемер подал жалобу на Тетерина, обвинив его в захвате земель, принадлежавших крестьянам княгини. В мае того же года некий Станислав Кулешевский, служебник мозырского хоружего Яна Ловейки, принес жалобу на Тимофеева человека Миколая Яновича, обвинив того в нанесении побоев и грабеже. Спустя три месяца сам Тетерин подал в суд жалобу на двух своих «выростков», Валентина Кгруницкого и Гришко Москвитина, обвинив их в том, что они «прочь утекли и немало речей занесли и зашкодили коней двое… перстень золотой с каменьем жабинцом». В июле 1586 г. Тетерин жаловался на захват его «застенка» в Вешеканском войтовстве врядниками трокского воеводы Яна Глебовича, а в сентябре того же года сам Тетерин «отличился», совершив наезд на одно из имений пана Яна Зарецкого. В марте же 1587 г. некий Авгуштын Шымкович жаловался, что по приказу Тетерина его служебник Ян Мартинович «перед вороты дому его (Шимковича. – В. П.) в поли Раюнах невинъне пограбил волы два оремые… коровы две, овец пятеро, гусей 12, коз две, подсвинков осмеро»634.

Одним словом, жизнь наступила хотя и как будто мирная, однако же, очень и очень беспокойная – скучать Тимофею, давно разменявшему к тому времени уже пятый десяток, было некогда, и, перефразируя немного слова поэта, «покой ему только снился». А тут еще очередное бескоролевье, наступившее после смерти благодетеля Тетерина Стефана Батория, и, видимо, опасаясь за свое положение и «маетности», Тимофей решил на всякий случай прозондировать почву на предмет возможного возвращения обратно в Россию, вступив в переписку с Москвой. В 1587 г., писал Б.Н. Флоря, Тетерин и М. Сарыхозин (да-да, тот самый, вместе с которым экс-стрелецкий голова ходил «искрадом» брать Изборск и который считался при Иване Грозном одним из опаснейших «государьских изменников»), рассчитывая на избрание королем Речи Посполитой сына Ивана Грозного Федора, «советовали русским послам, чтобы «рать государева в Смоленску была наготове, а сам бы государь хотя в Можаеск вышел со своим двором». По их словам, эта военная демонстрация была нужна для того, чтобы литовским магнатам «страшно было». В противном случае трудно ждать успеха, поскольку «паны королевские городы и села по себе розымали» и боятся их потерять в случае избрания царя (то есть Федора Иоанновича. – В. П.)…»635.

Однако эта предосторожность оказалась напрасной – бескоролевье закончилось, а новый король, Сигизмунд III Ваза, как уже отмечалось выше, не оставил своим благосклонным вниманием нашего героя, так что вопрос о переезде отпал сам собой. Между тем за всеми этими хлопотами незаметно подкралась старость, болезни, и в первых числах июня 1593 г. (до 19 июня, когда была составлена «за желаньем и прозьбою» назначенного завещанием почувствовавшего приближение смерти экс-стрелецкого головы, монаха-расстриги и дворянина его королевской милости опекуном его детей пана Я. Девочки опись имущества в имении «небощика славное памети его милости пана Тимофея Тетерина» Малуне636) наш герой завершил свой бурный жизненный путь.

Судьбы начальных людей эпохи Ивана Грозного, происходивших из неродовитых служилых семей, складывались по-разному – кто-то, как Иван Черемисинов, достигнув немалых карьерных высот, благополучно умирал в своей постели (но таких было меньшинство); кто-то, как Матвей Ржевский, упорно продвигаясь вверх, терял все и вся, потерпев неудачу на поле брани; а кто-то, успешно стартовав, оказывался замешан в политических интригах, которыми так богато было то время, и, поставив не на ту лошадку, попадал в опалу. И хорошо, если опальному удавалось переждать царский гнев – в дальней вотчине ли, в монастыре ли или же укрывшись от царской немилости за границей по примеру Тимофея Тетерина, переметнувшегося на сторону врагов Ивана Сигизмунда II или Стефана Батория. Тех же, кому не повезло, могла ожидать иная, печальная участь – пополнить длинный перечень тех, кто «живот свой скончаша», был внесен в государевы «сенаники князей и боляр и прочих людей опальных». Среди тех, кто был записан в 1583 г. в синодик опальных, был и стрелецкий голова Григорий Иванов сын Кафтырев, казненный вместе со своими сыновьями Леонтием и Брехом по делу о заговоре в земщине весной 1568 г.637 Вряд ли, конечно, стрелецкий голова, отличившийся при взятии Астрахани и успешно сражавшийся с ливонцами на начальном этапе Ливонской войны, мог полагать тогда, в 50-х гг. XVI в., в самом начале своей служебной карьеры, что его ожидает такой печальный конец, тем более что и начиналась она, карьера, более чем удачно. Но обо всем по порядку, и для начала, по традиции, кратко коснемся историографии проблемы и источников.