Моя дорогая Ада - Кристиан Беркель

друзей родителей слушал нашу музыку? Таких не было. Она поставила пластинку.

Ah, look at all the lonely people…

«Только посмотри на одиноких людей». Песня «Элинор Ригби», я сразу узнала.

– Почему ты никогда к нам не приходишь? С компанией по субботам или просто?

– Ой, – отмахнулась Мопп. – Я туда не вписываюсь, и твой отец, ну, я, скорее, подружка Салы. Из других времен, понимаешь.

– У матери нет подруг, кроме тебя.

Мопп задумчиво кивнула.

– И у меня, по сути, тоже – с тех пор, как уехала Ушка.

– Нет подруги? В твоем возрасте?

– Ну понимаешь, они все… Ой, не знаю. Мне кажется, я другая.

– Ты говорила об этом с матерью?

– Никогда.

– Почему?

– Слишком много вопросов.

– От нее?

– Да. Она… ой, неважно. Для нас обеих было бы лучше никогда не возвращаться в Германию.

Чай помог. Мопп снова наполнила мою кружку. И добавила еще одну порцию рома.

– Помнишь наш разговор? Когда мать уехала и о нас заботилась ты?

– Конечно.

– Теперь можешь мне сказать?

– Что?

– Ты знаешь.

Мопп посмотрела перед собой.

– Ханнес?

Я кивнула.

– Он приезжал, – сказала я.

– Сюда? В Берлин?

– Да. Мне рассказал Спутник. Они могли хотя бы мне позвонить.

– Почему тебе это так важно?

– Она крестная его дочери, ты знала?

– Нет.

– Почему не знаю я? Зачем такая секретность?

Мопп подлила мне чаю.

– А вдруг он мой отец?

Мопп помешала сахар.

– А если ответа нет?

– В смысле, если мать не знает сама?

Мопп кивнула.

– Но я же должна знать.

Мопп посмотрела мне в глаза.

– А зачем? – осторожно начала она. – Раньше, когда король впервые брал на руки собственного ребенка, он признавал этим свое отцовство. – Она спокойно выдохнула. – Так он подтверждал происхождение ребенка и его место в престолонаследии. Король должен был хорошо понимать, что делает, ведь он не мог отменить решения, даже если позднее появятся неопровержимые доказательства.

– И?

– Отто принял решение по поводу тебя.

– Мать тогда спросила, кого из двух я предпочту в качестве отца!

– Возможно, она сама не знала, кого любит сильнее.

Мопп встала. Пошла на кухню и открыла балкон. Из гостиной было видно, как ей на руки скользнула маленькая кошка. Я слушала «The Beatles».

Все одинокие люди,

Откуда они взялись?

Все одинокие люди,

Где их место?

Я встала.

В прихожей я обняла Мопп.

– Не знала, что у тебя есть кошка.

– Малышка прибилась несколько недель назад. Я и кошка. – Она рассмеялась. – Сначала я думала, ничего не выйдет, но теперь уже не представляю без нее жизни.

Я видела, как животное облизывало на кухне лапы.

– Про Спутника Отто знал лучше, – сказала я. Странно было называть его просто по имени. Кошка провела лапкой по мордочке. – Как ее зовут?

– Элеонора.

– Красивая.

– Что твой отец знал лучше про Спутника?

– Когда мы приехали навестить маму после родов… Акушерка дала не того ребенка. Перепутала.

Уже в дверях Мопп снова взяла меня за руку.

– У твоего отца хорошая интуиция.

Спускаясь по лестнице, я вспоминала Ханнеса. Когда мы впервые встретились, он тоже взял меня на руки, даже подбросил в воздух. У меня в голове пел Пол.

Ради лучшего будущего

То, что началось как игра, постепенно превратилось в изматывающий марафон. Все постоянно были под кайфом. Я всерьез задавалась вопросом, каково это – заниматься сексом на трезвую голову. Ни о какой любви речи больше не шло. Я испытывала отвращение. Может, в таких вопросах я просто была другой, не знаю, в любом случае все происходящее страшно меня раздражало, и страсть тоже начала угасать.

В следующие месяцы дела пошли под откос. Мы постоянно обсуждали какие-то правила: кто и когда должен убираться, ходить в магазин, а главное – чистить санузел. Это стало главной проблемой. Честно говоря, грязью заросла вся квартира. Раковина на кухне постоянно переполнялась, ванная – невообразимая роскошь для коммуналки – покрылась плесенью, но хуже всего был туалет: прежде всего, там невыносимо воняло. Мужчины обладают даром упускать из виду все, что их не интересует. Оле, Хотте и Миша знали: нужно просто продержаться до момента, когда одна из нас не выдержит. К сожалению, обычно первой за тряпку хваталась я, хотя чистить туалет за другими было жутко отвратительно – меня до сих пор тошнит от воспоминаний, но я просто не выдерживала подобной грязи. Они этим пользовались. Возможно, просто неосознанно, а может, их так вырастили матери. Я часто думаю, что они обращаются с нами так же, как с ними обращались матери. Воспитание – это месть.

Потом пришел героин. Он тайком пробрался в нашу жизнь. Сначала я не заметила изменений. Мы избегали друг друга уже несколько недель. Пока я пыталась возобновить учебу, Оле занимался своими делами. Когда я просыпалась по утрам, он лежал рядом в полумертвом состоянии. Когда я возвращалась домой вечером, его не было.

Я впервые увидела это сквозь полуприкрытую дверь ванной. Марейке стояла совсем рядом, наполовину закрывая его собой. Оба были голые. Казалось, они целуются. Нужно идти, подумала я, но не могла сдвинуться с места. В чем дело? Почему я хотела смотреть на то, что причиняет боль? Пахло жженым сахаром. Что там делает Оле? Обвязал руку ремнем? Зачем? Почему над локтем? Я видела, как он сжал руку в кулак. Марейке сделала шаг назад и открыла обзор. Он протянул ей связанную руку. Она держала шприц. Подняла его вверх, против света. Выпустила несколько капель в воздух. А потом ввела иглу в вену. Я отвернулась. Я ненавидела шприцы, не могла смотреть, как он добровольно позволяет втыкать себе в руку иглу, и смутно понимала, что происходит, я уже слышала про эту дрянь раньше. Нежность между парочкой меня обескуражила. Я поняла: ему нужна именно такая, как Марейке. Нянька. Оле рухнул на каменный пол и больше не двигался. Марейке собрала вещи: зажигалку, ложку, бумажку, ремень. Она обернулась. Мы встретились взглядами. Оле лежал на полу, полуприкрыв глаза и спокойно дыша, на его губах играла улыбка, казалось, он обнимает весь мир. Но только не меня. Я осторожно закрыла дверь.

Изменился не только Оле. Хотте занимался политикой с ночи до утра и постоянно приводил все больше друзей. Он становился все фанатичнее, говорил о подполье и вооруженном сопротивлении. Судя по телевидению, мир загорался со всех углов, и именно мы пытались его поджечь. Все говорили о Вьетнаме, но говорили разное. Я поняла: пора уходить.

– Заходи.