Проклятые - Эндрю Пайпер

Она косо посмотрела на меня, будто я попытался над ней посмеяться.

– Это мое место, – сказала она. – Этот дом. Я не могу его покинуть, даже если захочу.

– Но Эш может.

– Она скитается.

– Как это?

– Должно быть, это потому, что она не была привязана ни к чему… и ни к кому. Там, в прошлом.

– Та штуковина, которая была здесь. Животное. Оно тоже скитается?

Мать обняла себя за плечи, словно ей внезапно стало зябко.

– Понимаешь, Дэнни, я не знаю о многом, что происходит там, за этими стенами. Я здесь сама по себе. Я обречена быть здесь сама по себе.

– Я тоже не могу остаться здесь, мама.

– Да?

– Я должен кое-что сделать.

– Имеешь в виду там, на улице? – Мать подняла свою мокрую руку и погрозила мне пальцем. – Обещай мне, что будешь осторожен.

– А что? Что там снаружи?

– Чудовища… Люди. – Она вздрогнула, будто последнее было самым страшным из всего.

– Кто нам может что-нибудь сделать? Умереть мы не можем. Мы и так уже здесь.

Она печально покачала головой.

– Всегда есть возможность умереть еще раз. По-другому. Так же, как всегда имеется еще худший вариант того, что здесь.

Мама потянулась ко мне через грязный пол и похлопала мне по руке, как делала это, когда я был ребенком.

– Понимаешь, в этом месте можно умереть по-разному, но это здесь случается. И это ужасно.

Помолчав, она продолжала:

– Когда ты возвращаешься сюда в следующий раз, все остается по-прежнему. Ты снова оказываешься в своем здесь. За тем исключением, что с каждым разом все меньше солнца, меньше порядка, меньше надежды. Все меньше того хорошего, что ты еще можешь вспомнить с той поры, когда был живым.

Хорошее. Что для нее означало это понятие? Уверен, «хорошее» – это я. Но мать не могла думать обо мне и не думать одновременно об Эш. И мысль об этом доставила мне мучительную горькую радость.

Мама не всегда была такой. На фотографиях, которые были сделаны до нашего рождения, родители часто смеются, на них смешные шляпы в честь новогоднего маскарада. Папа кружит ее в каком-то танцевальном па, а она делает вид, что совсем потеряла голову. На одной из фотографий они буквально сияют от счастья и целуются у церкви в день венчания.

Лучший день ее жизни должен был быть где-то там. Начиная со встречи с папой и покупки дома на окраине тогда еще процветающего города. И, если я не ошибаюсь на этот счет, тогда все это означает для матери обратную сторону, темную изнанку той жизни. Она приговорена к одиночеству в доме, на приобретение которого отец потратил все, что мог себе позволить, обречена забываться от алкоголя в холодной ванне.

Ее ПОСЛЕ – это ад, посланный в наказание за нежелание признать очевидность. Ее пребывание здесь доказывает, что мы заслуживаем наказания и если не делаем того, что должны делать, и если совершаем какие-то поступки, зная, что поступаем неправильно.

Это касается и неправильной молитвы, и неправильной сделки.

– Я рада, что ты их носишь, – сказала мать, указав на часы на моей руке.

– Почему ты не передала их мне сама?

– Ты был в таком месте, куда я не могу попасть. Но вещи иногда могут проходить через барьеры, даже если мы не можем.

Я поднялся и подал ей руку, чтобы помочь встать, однако она отказалась. Похлопав ладонью по луже на полу, словно показывая, что ей и тут хорошо, она посмотрела на меня снизу вверх.

– Можно тебя попросить кое о чем, Дэнни?

– Конечно.

– Ты ведь знаешь, что Эш была со мной, когда я умерла, да?

– С тобой? Как?

– Здесь, в этой комнате. Возле ванны…

– И она тебе не помогла.

– Не помогала, нет. Скорее ее помощь заключалась в другом.

Мать посмотрела на меня как доктор, ожидающий, когда сделанная инъекция даст результат.

– Она утопила тебя?!

– Господь знает, это оказалось нетрудно.

– Мама! Боже мой!!!

– Самое забавное, что я подумала, будто она собирается помыть мне голову. У нее было такое почти доброе лицо. Почти ласковое…

– Она убила тебя!!!

– Она просто положила руку мне на голову и удерживала так под водой. Она не казалась ни сердитой, ни раздраженной, ничего такого. Не сказала ни единого слова. Это выглядело так, будто ей ужасно интересно смотреть, как я захлебываюсь, как изо всех сил хватаюсь за ее руку, чтобы вырваться на поверхность. Я, помню, видела ее прекрасное лицо и подумала: кажется, будто она смотрит телевизионное шоу. А потом я подумала: шоу, которое она уже видела.

Мама помотала головой, словно отгоняя воспоминание о розыгрыше, участником которого стала, и теперь ей предлагалось восхититься сообразительностью участников.

– Я собираюсь найти ее. – Мне показалось, что комната завертелась вокруг меня. – Я собираюсь остановить ее, чтобы она больше никому не могла причинить зло.

– Остановить ее?

– Поэтому я здесь. Надо положить этому конец.

– Но это и есть конец.

Я попробовал что-нибудь возразить, но как-то не нашел подходящих слов. В этой ситуации были неуместны реплики типа:

Мне очень жаль.

Ничего не поделаешь.

Она потеряла свою душу в день, когда родилась.

Прежде чем я открыл рот, чтобы ляпнуть что-нибудь подобное, мама сказала:

– Тебе лучше идти. Днем тут плохо. Но ночью… по ночам совсем не хочется выходить.

Я нашел на полке массажную щетку и расчесал ей волосы. Положил ей на ноги сухое полотенце. Склонился, чтобы поцеловать ее в щеку. Она удивила меня, когда повернулась ко мне, чтобы ответить на поцелуй.

– Прощай, мама.

– Пожалуй, я не буду отвечать тебе тем же, если ты не против, – улыбнулась она. – Я постараюсь сохранить подольше мысль о том, что ты можешь когда-нибудь вновь навестить меня.

Она отвернулась от меня и стала смотреть в маленькое прямоугольное окошко ванной комнаты, где виднелись только клубы тумана, которые колыхал, но так и не мог разогнать завывающий ветер.

– С днем рождения, Дэнни, – прошептала она.

Мне было достаточно дойти до тротуара, чтобы увидеть, что моя мать была права. Это ПОСЛЕ имело разные уровни.

Требовалось только посмотреть по сторонам, чтобы убедиться, что это Фарнум-авеню находится значительно ниже, чем то место, куда меня приводила Эшли. Меньше солнца, меньше порядка, меньше надежды. Когда-то аккуратно подстриженные лужайки и уютные садики теперь заросли чертополохом. Толстые ветви вьющихся растений карабкались на стены, заползали в разбитые окна и переплетались между собой, словно пытаясь затянуть дома под землю, в могилы. Мостовая растрескалась, и ее куски торчали, напоминая льдины на скованной морозом реке.