Проклятые - Эндрю Пайпер

И все это окутывала пелена тумана, совсем не похожего на туман. Матовая вуаль скрывала истинные формы и размеры, то исчезая, то появляясь вновь. Из-за этого практически не удавалось точно определить расстояние до тех или иных объектов, да и сами предметы в серой дымке могли оказаться совсем не тем, за что их принимало зрение.

Больше всего настораживали пронзительные вопли. Каждые две минуты откуда-то раздавался крик агонии или протеста, некоторые в отдалении, где-то в полумиле, другие не далее чем в соседнем дворе или квартале. И никаких сирен. Никаких ответных выстрелов.

Каким путем идти? Куда?

Туда, где может находиться она.

В те места, которые Эш знает, которые для нее что-то значат, являются своего рода эмоциональными вехами. Где с ней случились самые ужасные вещи. Если бы речь шла о большинстве людей, короткий список таких адресов наверняка мгновенно пришел бы на память. Но эта девушка чувствовала совсем не так, как другие, поэтому такие места могли находиться где угодно. Или вообще их могло не быть.

Меня здесь нет.

Я посмотрел по сторонам в поисках чего-то, что могло пригодиться. Прежде всего, требовалось средство передвижения. В этом смысле мой старый велосипед фирмы «Райли» мог оказаться кстати, и я перепрыгнул через ограду на заднем дворе нашего участка, где обычно хранились оба наших байка – мой и Эш. Осмотрел все, заглянул также в сарай. Ничего, что имело бы колеса, ни там, ни там. Та же картина на соседних дворах и в гаражах. Немногочисленные автомобили, припаркованные прямо посреди улицы или на участках, что некогда были газонами, пришли в негодность давным-давно. Теперь они стояли на проржавевших дисках, с отвалившимися крыльями, распахнутыми дверями и выбитыми стеклами. Город моторов остался без машин.

Я пошел в западном направлении. Часы на руке показывали полдень. Собственно, они это показывали с того момента, как я тут оказался. Попытки их завести, постучать по ним, вообще как-то реанимировать ни к чему не привели.

Я вышел на Мейн-стрит, пересек ее и направился дальше, к нашей школе, находившейся в паре кварталов. Этой же самой дорогой я ходил туда, когда был подростком, и она вновь вызвала у меня ощущение того же самого благоговейного трепета. Эш никогда не позволяла мне идти с нею рядом. Вместо этого она уходила далеко вперед или принимала приглашение одного из старшеклассников, притормаживавших возле нее свои авто, и так добиралась на занятия, хотя школа находилась всего в четверти мили от нашего дома. Порой мы встречались с нею в школьном коридоре на переменах, и тогда, заметив ее, я спешил повернуть куда-нибудь и делал вид, будто что-то забыл у себя в шкафчике или еще где-то. Лишь бы не видеть, как она не замечает меня. Разговаривая с приятельницами или смеясь над шутками какого-нибудь парня из баскетбольной сборной, Эш всегда оставалась в центре всеобщего внимания, независимо от того, кто находился в компании на тот момент. А мимо меня она всегда проходила, даже не подавая виду, что заметила.

Это случалось позже, после возвращения домой. Тогда она обнаруживала мое присутствие.

«Ах да! Я видела тебя сегодня», – говорила она таким тоном, словно, заметив меня, получала новое доказательство моего дурного воспитания.

Возможно, именно поэтому я пробрался через кирпичные завалы и осколки стекла туда, где некогда находился главный вход в школу, и вступил под грязные пыльные своды здания. Может быть, Эш, как всегда, шла впереди меня и уже здесь.

Я остановился у кабинета администрации, обратив внимание на то, что конторка, за которой стояла секретарша в ночной сорочке в «Пижамный день», здесь безжалостно разломана. Попытался включить свет на главном рубильнике, но ничего не получилось. В результате, когда я направился вглубь школьного корпуса, мне пришлось утонуть в полной темноте, затопившей коридоры и рекреации; проникавший сквозь разбитые окна свет освещал их всего на несколько футов, после чего терялся в молочно-сером мраке.

Классные комнаты были разгромлены. Доски сброшены со стен, использованы на дрова. Ободранные потолочные плитки открывали паутину проводов и всевозможных труб, шедших поверху. А стена с висевшими на ней портретами президентов превратилась в выставку настенной живописи, в основном порнографического содержания. В библиотеке весь пол усеян сброшенными со стеллажей книгами. Их рассыпавшиеся в прах страницы лежали, словно странный мягкий ковер, шелестевший от сквозняка.

Я открыл дверь в зал, где устраивались театральные постановки. Окон в зале не было, поэтому единственным источником света являлся дверной проем. Ряды кресел, настенные панно, изображающие эпизоды промышленного и культурного процветания Детройта, сцена – здесь повсюду царил беспросветный мрак, пока я секунду назад не заглянул сюда. И хотя тьма никуда не делась, слабого луча света оказалось достаточно, чтобы заметить две вещи.

Во-первых, декорации к спектаклю «Тихоокеанское побережье», использовавшиеся, когда в нем играла Эш, все еще стояли на сцене. Пальмы, стволы которых соорудили из хоккейных клюшек, завернутых в коричневый строительный картон; нарисованный на заднем плане далекий остров. Все сохранилось так же, как в тот день, когда здесь на сцене стояла Эш и принимала несмолкающие овации.

И, во-вторых, я успел заметить, что в зале кто-то сидит.

Видны только голова и длинные волосы. Женщина сидит ко мне спиной и, видимо, смотрит куда-то в направлении сцены. Она не обернулась, даже когда на нее упал тусклый свет из приоткрытой двери.

– Привет! – окликнул я, но ответа не последовало. Если не считать, конечно, ответом раздраженный хлопок ладонью по ручке кресла, словно незнакомка просила меня говорить потише и не прерывать пьесу.

Я прошел по проходу вниз и сел через два места от нее. И тут же увидел, что я знаю эту зрительницу. Мишель Уинн – одна из трех девушек, которые отправились вместе с Эш на велосипедах по Вудворд-авеню в тот день рождения. Хотя эту Мишель я никогда прежде не видел: рядом со мной сидела толстощекая женщина лет тридцати пяти, складки ее пухлого тела нависали над подлокотниками. Наверное, именно то состояние, в котором она появилась здесь.

– Мишель? Я – Дэнни Орчард.

Она обернулась. Посмотрела на меня, пытаясь осмыслить мои слова.

– Дэнни?

– Помнишь меня?

– Конечно, помню. Я все время думаю о тебе.

– Серьезно?

– Я все время думаю обо всем.

– Да, были времена…

– Нет, не поэтому. Потому что никогда не знаешь, чем закончишь, если будешь частью ответа.

– Ответа на что?

Она улыбнулась, будто хотела сказать: «Не будь таким глупым!»

Одна из трех девчонок, поехавших за Эш на велосипедах в тот день. Меньше всего можно было ожидать, что она окажется среди них. Тем более на велосипеде. Ей вообще было тяжело крутить педали, уезжать куда-то далеко, она была самой толстой и неспортивной из всех девчонок. Во всем мирке школы Дондеро она играла роль под названием «ни то ни се». Главным образом ее отличало откровенное желание ладить со всеми, а в средней школе это могло означать только гарантию того, что тебя будут все избегать.