Мерцание во тьме - Стейси Уиллингхэм

Женщина под моим окном — это я.

Меня захлестывает паника. Это я — двенадцатилетняя — смотрю в глаза себе на двадцать лет старше. Они совершенно черные, как глаза Берта Родса. Моргнув несколько раз, я перевожу взгляд на лопату у нее в руках; она покрыта чем-то красным, и я нутром чувствую, что это кровь. Губы женщины медленно расплываются в улыбке, и я во весь голос ору от ужаса.

Подскакиваю на постели, вся в поту; мой вопль все разносится и разносится по дому. Потом я понимаю, что уже не ору. Рот раскрыт, поскольку я задыхаюсь, но из него не вырывается ни звука. То, что я слышу, идет откуда-то еще; звук громкий и режущий, подобно сирене.

Это сигнализация. Моя сигнализация. Она сработала.

Я вдруг вспоминаю Берта Родса. Вспоминаю его у себя дома, как он крепит датчики на стекла, как тычет в меня дрелью. Вспоминаю его предупреждение.

Я не о том думал, каково это — умереть самому. Не про умереть, а про убить.

Я соскакиваю с кровати; внизу слышны торопливые шаги. Наверное, он пытается сейчас ее отключить, заглушить сирену, а потом поднимется наверх и задушит меня точно так же, как задушил тех девочек. Я кидаюсь к шкафу, распахиваю дверцу и принимаюсь шарить по полу в поисках коробки, в которой Патрик хранит пистолет. Мне еще никогда не приходилось стрелять. Понятия не имею, как это делается. Но пистолет здесь, он заряжен, и если он будет у меня в руках, когда Берт войдет в спальню, у меня появится шанс.

Грязная одежда летит во все стороны, и тут я слышу шаги на лестнице. «Ну же, — шепчу я. — Ну где же он?» Мне попадается пара обувных коробок; я их открываю и тут же отбрасываю, обнаружив внутри лишь ботинки. Шаги все громче, все ближе. Сигнализация продолжает орать. Соседи уже наверняка проснулись, думаю я. Ему не уйти. Не станет же он меня убивать вот так, под сирену. Я все-таки продолжаю шарить в шкафу, пока руки не наталкиваются на очередную коробку в самом углу. Я выхватываю ее оттуда, вглядываюсь. Больше похоже на шкатулку для украшений — вот только зачем Патрику шкатулка? Впрочем, она вытянутая, плоская, пистолет туда как раз поместится, так что я быстро откидываю крышку, чувствуя, что кто-то уже у самой двери спальни.

Заглядываю в коробку у себя на коленях — и у меня перехватывает дыхание. Пистолета там нет, но есть нечто куда более жуткое.

Это ожерелье — длинная серебряная цепочка, кулон с единственной жемчужиной и три небольших бриллианта сверху.

Глава 27

Хлооояяя!

Я слышу голос за дверью спальни, за визгом сирены он едва различим. Он зовет меня по имени, но я не в состоянии оторвать глаз от шкатулки у себя на коленях. От шкатулки, которую я нашла в самом углу шкафчика. От шкатулки, внутри которой аккуратно уложено ожерелье Обри Гравино. Все звуки вдруг куда-то испаряются, мне снова двенадцать, я сижу в спальне родителей и смотрю на танцующую балерину. И почти что слышу позвякивание, ритмическую колыбельную, вводящую меня в транс, пока я разглядываю содранные с мертвых тел украшения.

ХЛОЯ!

Я стреляю глазами вверх — дверь спальни начинает открываться. Я инстинктивно захлопываю коробку, сую ее обратно в угол шкафа и забрасываю сверху одеждой. Озираюсь вокруг в поисках чего-то, хоть чего-нибудь, что сгодится в качестве оружия, и вижу, как в спальню ступает мужская нога, а следом за ней — и сам мужчина. Я совершенно уверена, что сейчас увижу мертвые глаза Берта Родса и тянущиеся к горлу руки, так что лицо Патрика узнаю с трудом. Он входит в спальню и с изумлением смотрит на меня, скрючившуюся на полу.

— Господи, Хлоя, — говорит он. — Что ты здесь делаешь?

— Патрик? — Я вскакиваю с пола и уже устремляюсь к нему, но тут вспоминаю про цепочку и застываю на месте. Спрашивается, как она могла оказаться у нас в шкафу, если только ее кто-то там не спрятал… и я точно знаю, что это была не я. И что теперь?

— А ты сам что здесь делаешь?

— Я тебе звонил! — Он пытается перекричать сирену. — Как эта хрень вообще выключается?

Я несколько раз моргаю, потом, отпихнув его, несусь вниз по лестнице и вбиваю на панели комбинацию, отключающую сирену. Оглушительный вой сменяется оглушительной тишиной, и я чувствую позади себя Патрика — он смотрит на меня с лестницы. И спрашивает:

— Хлоя, что ты делала в шкафу?

— Пистолет искала, — шепчу я, боясь оборачиваться. — Я не знала, что ты сегодня вернешься. Ты сказал — завтра.

— Я тебе звонил, — повторяет он. — Телефон был выключен. Я оставил сообщение.

Я слышу, как Патрик спускается по лестнице и идет ко мне. Знаю, что должна обернуться, встретиться с ним взглядом. Но прямо сейчас я не могу на него смотреть. Не могу заставить себя вглядеться в выражение его лица, поскольку слишком боюсь того, что могу там увидеть.

— Я не захотел там ночевать, — говорит Патрик. — Хотел домой, к тебе.

Я чувствую, как его руки обвивают мою талию, и прикусываю губу, а он утыкается носом мне в плечо, медленно втягивает воздух и целует меня сбоку в шею. Пахнет от него… как-то по-другому. Смесью пота и духов с нотками меда и ванили.

— Прости, что напугал. Я по тебе соскучился.

Я сглатываю; мое тело, к которому он прижимается, напряжено. Медикаментозный покой прошлого вечера успел улетучиться, сердце бьется с такой силой, будто готово выскочить из груди. Патрик это тоже, видимо, чувствует и обнимает меня еще крепче.

— Я тоже соскучилась, — шепчу я, поскольку не знаю, что еще сказать.

— Давай-ка обратно в постель, — говорит он, пробегая пальцами мне по груди и животу. — Прости, что разбудил.

— Ничего страшного, — отвечаю я, пытаясь высвободиться. Но не успеваю — Патрик разворачивает меня к себе лицом, еще сильней сдавливает в объятиях, вжимается губами в ухо. Я чувствую на щеке его горячее дыхание.

— Эй, тебе уже нечего бояться, — шепчет он, гладя мне волосы. — Вот и попалась!

Я стискиваю зубы, вспомнив, как слышала те же самые слова из уст собственного отца. Я бегу по гравийной дорожке и вверх по ступенькам, бросаюсь в протянутые навстречу руки. Он крепко меня обнимает, все его тело — словно вместилище тепла, безопасности, защиты. И он шепчет мне в ухо:

Вот и попалась! Вот и попалась!

Патрик для меня именно этим всегда и был. Тепло.