Мерцание во тьме - Стейси Уиллингхэм

знак неодобрения и принимается копаться в папках. Найдя нужную, раскрывает ее и перелистывает несколько страниц.

— Нет, украшений не было, — говорит он наконец. — Одна сережка обнаружена на кладбище рядом с телом — серебро, жемчужина, три бриллианта.

Снова смотрит на меня, воздев брови, будто спрашивает: «Ну что, довольны?»

— То есть цепочки не было?

Задержав на мне взгляд на какое-то время, детектив снова опускает его к бумагам.

— Нет. Никакой цепочки. Только сережка.

Резко выдохнув, я запускаю пальцы себе в волосы. Томас снова внимательно на меня смотрит, ожидая, когда я что-нибудь скажу, что-нибудь сделаю. Откинувшись на спинку стула, я так и поступаю.

— Сережка — часть комплекта. Когда Обри похитили, на ней должна была быть цепочка с таким же кулоном. Она их на всех фото вместе носит. На плакате «РАЗЫСКИВАЕТСЯ», на школьных фотографиях, в «Фейсбуке»… Если на ней были сережки, то был и кулон.

Томас закрывает папку:

— Откуда вы знаете?

— Проверила, — говорю я. — Нужно было убедиться, прежде чем идти к вам.

— Хорошо. И отчего вы решили, что это важно?

— Потому что у Лэйси тоже было украшение. Помните?

— Верно, — говорит он. — Вы упоминали про браслет.

— Браслет из бусин с металлическим крестиком. Я видела его у нее на запястье у себя в кабинете. Она прикрывала им шрам. Но когда этим утром я смотрела на ее тело… браслета не было.

В комнате повисает неловкая тишина. Детектив Томас продолжает меня разглядывать, и я не уверена — он сейчас размышляет над сказанным мной или же беспокоится, все ли со мной в порядке. Я начинаю говорить быстрее.

— Думаю, убийца забирает украшения жертв на память. И делает это потому, что так делал мой отец. Ричард Дэвис, если знаете такого. В Бро-Бридже.

Я наблюдаю за его реакцией по мере того, как складывается головоломка. Реакция всегда одинаковая — всякий раз, когда кто-нибудь осознает, кто я такая: сначала все лицо заметно расслабляется, но потом челюсть твердеет, словно человеку приходится сдерживать себя, чтобы немедленно на меня не кинуться. Наши фамилии, наши черты лица. Мне с детства говорили, что нос у меня отцовский, крупный, чуть крючковатый — и я из всех своих черт именно эту больше всего не переношу: не из заботы о внешности, а оттого, что каждый взгляд в зеркало мне напоминает, чья у меня ДНК.

— Вы — Хлоя Дэвис, — произносит Томас. — Дочь Дика Дэвиса.

— К несчастью, да.

— Знаете, а я ведь про вас в газете читал. — Он показывает на меня пальцем, чуть шевеля им по мере того, как вспоминает. — Только… как-то не сообразил.

— Да, была статья несколько лет назад. Рада, что она успела позабыться.

— И вы полагаете, что нынешние убийства как-то связаны с преступлениями вашего отца?

Томас все еще смотрит на меня с сомнением, будто я — витающий в воздухе призрак; не может поверить, что я настоящая.

— Сперва я так не думала, — говорю я. — Но в следующем месяце двадцатилетняя годовщина, а я недавно обнаружила, что отец одной из тогдашних жертв живет здесь, в Батон-Руже. Берт Родс. И он… склонен к насилию. У него были неприятности с полицией. Он пытался задушить собственную жену…

— По-вашему, он — подражатель? — перебивает меня детектив. — По-вашему, отец жертвы мог сделаться подражателем?

— У него неприятности с полицией, — повторяю я. — И еще… моя семья. Он ненавидит мою семью. Ну, то есть это-то понять можно, но он пришел ко мне домой сегодня утром, был в бешенстве, я страшно перепугалась…

— Он явился к вам без предупреждения? — Томас садится прямее, тянется за карандашом. — Он вам угрожал?

— Ну, не то чтобы совсем без предупреждения… Он занимается установкой охранных систем; мой жених позвонил в фирму и заказал такую систему…

— То есть вы его сами пригласили? — Томас вновь откидывается на спинку кресла и откладывает карандаш.

— Может, хватит меня перебивать?

Прозвучало громче, чем мне хотелось бы; детектив Томас ошарашенно смотрит на меня, во взгляде — смесь изумления и неловкости. В кабинете повисает неуютное молчание. Я прикусываю губу. Не переношу подобные взгляды. Я видела такой у Купера. Видела у полицейских и детективов, прямо здесь, в этом самом здании. Взгляд, в котором читаются первые намеки на беспокойство — не за мою безопасность, но за мой рассудок. Взгляд, после которого я чувствую, что моим словам не верят, чувствую, что начинаю рассыпаться на части, все быстрей и быстрей, сваливаюсь в неуправляемый штопор, после которого от меня вскоре ничего не останется.

— Прошу меня простить, — выдавливаю я, заставляя себя успокоиться. — Прошу прощения, просто мне показалось, что вы меня толком не слушаете. Сегодня утром вы попросили меня взглянуть на тело Лэйси и сообщить вам, если я вспомню что-нибудь важное. Я вам сейчас и рассказываю то, что мне представляется важным.

— Ладно, — говорит детектив, вскидывая руки. — Ладно, вы правы. Я тоже прошу прощения. Продолжайте.

— Спасибо. — Чувствую, как мускулы моих плеч немного расслабились. — Давайте еще раз. Берт Родс — один из немногих, если не вообще единственный, кому известны такие подробности. Он живет там, где сейчас происходят убийства, и у него имеется мотив, чтобы совершать их именно таким образом, как и мой отец двадцать лет назад. На такие совпадения невозможно закрывать глаза.

— А в чем именно, по-вашему, заключается этот мотив? Девочки ему знакомы?

— Нет… ну, то есть не знаю. Не думаю. Но разве это не ваша обязанность — выяснить?

Детектив Томас чуть приподнимает бровь.

— Прошу прощения, — снова говорю я. — Просто… сами смотрите. Мотивы могут быть самые разные, верно? Может быть, месть — он нападает на девочек, которых я знаю, чтобы мне досадить или чтобы я почувствовала такую же боль, что и он, когда погибла его дочь. Око за око. Или — горе, потребность в контроле, те же самые дерьмовые причины, из-за которых жертвы насилия сами делаются насильниками. Может, он пытается что-то доказать. Или, детектив, он и сам извращенец. Двадцать лет назад он ведь тоже был не лучшим из родителей. Я еще маленькая была, но что-то такое чувствовала. Будто с ним что-то не то.

— Хорошо, но ваше тогдашнее чувство — это еще не мотив.

— Ладно, а как насчет вот такого? — выпаливаю я. — Сегодня утром он признался мне, что после смерти Лины постоянно думал над тем, каково это будет кого-нибудь убить. Нормальный человек такое скажет? Нормальный человек станет думать об убийстве после того, как убили его собственную дочь? Разве не наоборот? У него эмпатия не в ту сторону направлена.

Детектив Томас замолкает на минуту, потом вздыхает снова —