Миссис Кеннеди и я - Клинт Хилл

Стадион разразился оглушительным ревом. Затем к микрофону подошла миссис Кеннеди и без промедления заговорила на беглом испанском.

Вряд ли у кого-то из зрителей глаза остались сухими после того, как она кратко выразила свою мысль, и аудитория вновь разразилась аплодисментами. Затем президент и миссис Кеннеди сели в белый кабриолет, и, пока машина медленно выезжала со стадиона, они стояли и махали восторженной толпе.

Я и другие агенты бежали сбоку от машины, постоянно изучая толпу на предмет любого признака беспокойства или нарушения, пока мы двигались к вертолету, ожидающему нас снаружи. Я помог миссис Кеннеди выйти из машины, президент шел рядом с ней.

– Жаклин, ты была великолепна! – сказал он с сияющей улыбкой на лице. – Они полюбили тебя. Твои замечания были просто идеальны.

При обычных обстоятельствах я бы никогда не вмешался в подобный разговор, но сейчас я не мог сдержать любопытства.

– Миссис Кеннеди, – сказал я, – вам так аплодировали! Я хотел бы спросить, что же такое вы сказали?

Они с президентом рассмеялись, и, до того как она открыла рот, президент Кеннеди произнес:

– Хороший вопрос, Клинт. Хотел бы я знать сам.

Я знал, что, скорее всего, миссис Кеннеди показала мужу свои заметки перед речью, так что он ее всего лишь поддразнивал, и она об этом знала. Как только мы погрузились на борт, миссис Кеннеди достала лист желтой линованной бумаги, на котором она писала свои пометки, и зачитала по-английски:

– Быть сегодня здесь, разговаривать с храбрейшими в мире людьми и разделить счастье их семей, которые надеялись, молились и ждали столь долгое время, – это честь для меня. Я горжусь тем, что мой сын может познакомиться с вашими офицерами. Он слишком мал, чтобы осознавать ваш подвиг, но я расскажу ему вашу историю, когда он подрастет. Я надеюсь, что он станет хотя бы немного таким же храбрым, как члены бригады 2506.

Это было очень мило и сердечно. Кратко, но очень значительно и трогательно. Кажется, президент мог забыть о провалившемся вторжении и двигаться дальше с обновленным чувством гордости.

В канун Нового года президент и миссис Кеннеди устроили пышную вечеринку уже второй год подряд, в резиденции Чарльза и Джейн Райтсмен. Это было общественное мероприятие сезона. Шампанское «Дом Периньон» лилось рекой, и веселье продолжалось до трех часов утра. Так мы встретили 1963 год – нам казалось, что у нас будут поводы для веселья.

Тем не менее в миссис Кеннеди что-то поменялось. Я не мог понять, что именно, но в ее глазах была какая-то искорка, словно она хранила какую-то тайну.

8 января 1963 года мы вернулись в Вашингтон на президентском самолете и отправились в Белый дом на вертолете. Всего через несколько часов президенту и миссис Кеннеди полагалось быть в посольстве Франции на ужине в восемь часов в честь торжественного открытия «Моны Лизы» в Национальной галерее. Мне едва хватило времени, чтобы съездить домой, принять душ и переодеться в смокинг до возвращения в Белый дом.

Когда миссис Кеннеди вышла из лифта под руку с президентом, она выглядела ослепительнее, чем когда бы то ни было. На ней было падающее свободными складками бледно-розовое платье и никаких украшений, кроме пары бриллиантовых сережек, свисающих до подбородка, будто сверкающие капли дождя. Обед в посольстве Франции проводили посол Эрве Альфан и его жена. В этом элегантном мероприятии участвовало больше сотни человек. В число гостей входили французский министр культуры Андре Мальро и его жена, а также несколько членов семьи Кеннеди, включая Розу, мать президента. После ужина, согласно расписанию, всех должны были перевезти в Национальную галерею, где еще больше тысячи приглашенных гостей ожидали торжественного открытия самой знаменитой улыбки в мире.

Все работало как часы, пока мы не вошли в лифт в галерее. Бедный оператор лифта почти не смотрел на миссис Кеннеди. Думаю, ему хватило даже одного взгляда, чтобы разволноваться до дрожи в коленках. Он нажал неправильную кнопку, разволновался еще больше, а лифт почему-то не двинулся с места. У нас было мало времени, так что президент сказал: «Ну что же, думаю, нам придется подняться по лестнице».

Платье миссис Кеннеди было сшито так, что спереди его подол почти касался пола, а сзади волочился по земле. Она была на высоких каблуках, и я беспокоился, что она споткнется.

– Миссис Кеннеди, – сказал я, когда мы дошли до узкого лестничного проема. – Я буду держать ваш шлейф, чтобы вы на него не наступили, хорошо?

Я видел, что она была смущена необходимостью карабкаться по лестнице, но после моих слов успокоилась.

Улыбаясь, она сказала:

– О, мистер Хилл, большое спасибо. – И мы пошли по лестнице: я позади нее, поддерживая ее платье, как свидетель на свадьбе.

Показ «Моны Лизы» в Соединенных Штатах имел огромный успех как в политическом, так и в культурном смысле. После трех недель в Вашингтоне ее перевезли в Нью-Йорк, и ко времени ее возвращения во Францию более полутора миллиона американцев лично увидели шедевр Леонардо да Винчи. Миссис Кеннеди была в огромном восторге от интереса к этому важному произведению искусства. Ее попытки наладить контакт с президентом де Голлем и министром Мальро были вознаграждены, и результатом было вновь возникшее признание культуры и изобразительных искусств в Америке.

Через несколько недель после прибытия «Моны Лизы» я шел с миссис Кеннеди по Глен-Ора, когда она сообщила мне потрясающие новости.

– Мистер Хилл, думаю, вы заметили, что я не езжу сейчас верхом, как обычно.

– Да, миссис Кеннеди, я заметил, – я посмотрел на нее и улыбнулся, – а еще вы не катались на водных лыжах, когда мы были в Палм-Бич.

Она широко ухмыльнулась:

– От вас ничего не скроешь, мистер Хилл.

– Боюсь, что так. Я знаю вас слишком хорошо, миссис Кеннеди. Я так рад за вас. Когда же случится это прекрасное событие?

– Доктор Уолш говорит – примерно середина сентября.

– Отличные новости, миссис Кеннеди.

Так я узнал, что президент и миссис Кеннеди ждут третьего ребенка. 1962-й был прекрасным годом, полным замечательных воспоминаний и исторических событий, свидетелем которых я удостоился чести быть. С политическими успехами предыдущих месяцев и теперь с новостями о предстоящем рождении третьего ребенка семьи Кеннеди казалось, что 1963-й будет еще лучше.

Миссис Кеннеди сообщила мне, что хочет пока оставить в тайне новость о беременности, так что об этом почти никто не знал, кроме членов семьи, Пола Лэндиса и меня. Она к тому же уточнила, что собирается немного сократить свою деятельность.

– Простите, мистер Хилл, – сказала она однажды, – но в ближайшем будущем я не собираюсь ни в Равелло, ни в Грецию.

Улыбнувшись, она добавила:

– Вам придется страдать со мной в Палм-Бич и Гианнис-Порт.