Суламифь. Фрагменты воспоминаний - Суламифь Мессерер

Но кое-где в парке, говорят, все-таки сохранилась природа острова Манхэттен такой, какой ее увидели европейцы в середине XVII века. Они, известное дело, выторговали тогда остров у обитавших здесь индейцев за нитку стеклянных бус. Все пространство под нынешние авеню и стриты Большого Нью-Йорка пошло, уверяют американские историки, за 24 доллара. Фактически откусили за так. Считай, приватизировали…

Центральный парк радует лишь до определенного часа. С наступлением сумерек он пугает. Просторные скамейки, темные закутки влекут бездомных, одиноких, неприкаянных. Спешишь перебраться с аллей на окрестные улицы.

В парке между 100-й и 110-й улицами к зеленому оазису примыкает Гарлем, район негритянской бедноты. Помню, в этой, как писали газеты, «обители социального отчуждения» разразился мятеж с пожарами и жертвами. С американскими друзьями мы проехали потом по местам побоищ. Страшное зрелище! Закопченные глазницы выбитых окон, кажется, и сейчас смотрят на меня в упор.

Но с Центральным парком связано и мое ощущение редкостной доступности высокого искусства в Америке. Не для профессионалов или элиты – просто для людей.

Однажды Кира Гузикова пригласила нас с Сашей Годуновым в Центральный парк, на концерт на Моле, огромной поляне у пруда. Удивительное, романтическое действо! Концерт, между прочим, бесплатный, хотя в программе значились артисты мирового класса вроде оперной дивы Кири Теканава и Зубина Мехты, дирижера Нью-Йоркского филармонического оркестра.

Группки американцев с детьми, с раскладными стульчиками, с пакетами, наполненными снедью, тянутся к поляне. Концерт собирает четыре с лишним тысячи человек. Везут больных из соседних больниц, инвалидов из близлежащих домов призрения. Кто сказал, что искусство не исцеляет?

Поляну озаряют тысячи свечек. Прекрасные голоса несутся над парком, над обступившими его небоскребами – те, кажется, тоже заслушались, застыв в своих бетонных фраках.

Это был миг единения очарованных человеческих душ. Миг, когда я почувствовала себя наконец частицей этой страны. Женщиной, чей дом – вся Америка…

Как известно, Центральный парк разделяет Манхэттен на западную и восточную части, Вест-Сайд и Ист-Сайд. Мне приходилось пересекать парк дважды в день, поскольку АБТ и Консерватория располагались на Вест-Сайде, а школа Харкнесс, где я тоже преподавала, – на Ист-Сайде.

Кочуя по авеню и стритам Нью-Йорка с урока на урок, я впитывала краски и звуки города на Гудзоне.

В принципе, после Японии Нью-Йорку трудно было меня удивить. К примеру, небоскребов и в Токио достаточно (правда, там они, так сказать, вторичны, заимствованы из-за океана).

Внизу, в тени нью-йоркских небоскребов, – то же, что и в Японии, беспрестанное перемещение, броуновское движение миллионов людей. Несется на предельной скорости, кричит, словно передразнивая саму себя, городская толпа. И можно спорить, кто мировой рекордсмен по темпу и стрессу – Нью-Йорк или Токио.

Идешь среди этой круговерти, уступаешь тротуары вечно бегущим ньюйоркцам и вдруг подспудно, как звон в ушах, улавливаешь некую диссонирующую ноту. Словно запах лекарств вмешивается в аппетитные ароматы уличной пиццерии.

Не сразу догадываюсь, в чем дело… Наконец понимаю: старики! Старики и инвалиды. Их удивительно много на улицах Нью-Йорка. Город не запирает своих ущербных граждан в четырех стенах. Не прячет в приютах и лечебницах. Напротив, специальными пологими пандусами тротуаров, особыми подъемниками в городских автобусах, рассчитанными на инвалидную коляску туалетами и телефонными будками в магазинах, на вокзалах и в театрах Нью-Йорк приглашает физически немощных жить жизнью обычных людей.

Помню, в те дни мне подумалось: технический прогресс – это замечательно! Домашние кинотеатры, как в доме Жени Долл, – восхитительно! Кабельное телевидение – воистину океан информации! Вот только все это подталкивает современного человека на подмену прямого, живого общения друг с другом и с искусством на опосредованное – через всякие там мониторы и процессоры… Зачем идти на балетный спектакль, когда его можно посмотреть на видео?

Зато городская скульптура в Нью-Йорке напомнила мне о выставках русских передвижников: сама идет в народ. Сегодня, например, «Сидящую женщину» Генри Мура выставляют у входа в Центральный парк. Через месяц – на лужайке парка Бэттери, на южной оконечности Манхэттена. «Сидящая женщина» заходит посидеть в гостях у жителей разных районов города.

Монументальное искусство не понимается в Америке как нечто несоизмеримое с обычным масштабом человеческой жизни. Скульптура не подавляет, не заставляет нас чувствовать себя муравьями. Наоборот. Бронзовые изваяния примостились на городских лавочках, почитывают газеты, строчат на швейной машинке – они вроде наши двойники. С ними можно посидеть рядком, подержать за руку, погладить по плечу.

Тоже вариант общения?

Много на улицах Нью-Йорка шума. Но еще больше, показалось мне, здесь музыки. Музыка – лекарство от одиночества?

В этом городе играют в парках и в сабвее, то есть в нью-йоркском метро. Играют средь бела дня и глубокой ночью. Целыми оркестрами и соло. Играют, разумеется, и в концертных залах.

В Линкольновском центре на Бродвее, где выступал тогда АБТ, Люся Чейз позвала меня на концерт настоящего новоорлеанского джаза. Играли пожилые негры, мои одногодки, знававшие, может быть, самого Луи Армстронга.

В финале концерта – бриллиант традиционного новоорлеанского джаза – композиция «Когда святые маршируют». Под нее в Новом Орлеане хоронят, под нее и веселятся после похорон во имя продолжения жизни. Вскоре реквием покойнику сменился на гимн живым, и зажигательная музыка сорвала зрителей с кресел и повела хороводом через весь зал на сцену. Плясали джентльмены в бабочках. Подпрыгивали студенты. Подпевали, дирижируя распахнутыми зонтиками, беременные женщины.

Это был балет-модерн, поставленный не Джеромом Робинсом, не Туайлой Тарп, а энергией самой музыки.

И не очень молодая эмигрантка из России по имени Суламифь не выдержала. Забыв о суставах, гудевших после трех уроков классического танца, я тоже пустилась в пляс…

В Нью-Йорке, в частности в АБТ, мне довелось черпнуть полной мерой из колодца танцевального авангарда.

Истово веруя в классический балет, я тем не менее не вижу ереси в балете авангардистском. Убеждена, что все стили должны существовать в гармонии, а не стремиться к уничтожению друг друга. Одно не исключает другого. Если танец маленьких лебедей вдруг поставят на одноколесных велосипедах, это не упразднит замечательную хореографию Иванова.

И классический балет, и современный способны трактовать великие темы жизни, смерти, трагической любви, верности, измены. Как и не всегда понятные на первый взгляд человеческие ощущения.

И вряд ли выживет лишь что-то одно – модерн или классика. Это параллельные линии развития танца, которые, между прочим, могут и пересекаться.

Назову лишь нескольких из чтимых мной западных хореографов: покойные Энтони Тюдор, Джордж Баланчин, Джером Роббинс, Кеннет Макмиллан и нынешние творцы – Ролан Пети, Морис Бежар, Матц Ек, Туайла Тарп, Джон Ноймайер, Рассел Малифант…