Генерал Ермолов - Татьяна Беспалова

— Не надо, Педар-ага, — зашептал грамотей. — Вчера с вечера к нашему Иссе с гор пришёл ещё один гость. Пока ты чинил сбрую, а Гасан-ага навещал досточтимого Али, Исса о чём-то сговаривался с этим новым гостем...

— И что?

— Наверное, они не договорились, Педар-ага. С вечера я вышел на выпас, встретить Аймани. Но дождался не её, а этих вот джигитов. Не успел разбудить тебя вовремя, прости...

Между тем нападавших становилось всё больше. Вот на площадь выбежала группа, человек десять или больше. Они тащили толстое, окованное железом бревно. Таран! За ними следовала группа джигитов с зажжёнными факелами.

— Глянь-ка, Мажит! — вскинулся Фёдор. — Неужто Йовта-поганец изловчился это орудие через перевал, по леднику перетащить? А может, за эти дни новое изготовил? Ну нет! Не видал я в этих местах таких толстых стволов.

Двери храма в Каспарты оказались слабее ворот крепости Дарья л. После третьего же удара они с печальным стоном распахнулись. С первыми лучами солнца отряд воинов в папахах и кованых шлемах, не разуваясь, ворвался под своды храма. Перестрелка на площади стихла. Фёдор всматривался в мелькание факелов в узких оконцах храма.

— Тикать надо, грамотей! — прошептал Фёдор. — Пускай басурмане делят добро, как им заблагорассудится, а нам пора своим путём следовать.

— Но Аймани! Она ещё не вернулась!

Фёдор глянул на Мажита.

— Твоей сестре пора замуж. Она — баба. Как бы не кочевряжилась, от бабской судьбы ей не уйти. Пускай остаётся с Гасаном. Он и красивый, и знатный, и даже честный... по-вашему — честный... пускай...

Фёдор тягостно вздохнул. Привычная боль теснила грудь. В глазах снова защипало.

— Ты садись на Чиагаран, — с трудом выдавил он. — Негоже тебе на лядащем ишаке по моим следам таскаться...

Сёстры-подруги, тоска да тревога, помешали Фёдору здраво оценить странную покладистость Мажита. Аккинский грамотей так живо собрался в дорогу, словно заранее приготовил и съестные припасы, и тёплую одежду, и оружие. Солнце уютно разместилось в сверкающей девственной белизной седловине перевала между вершинами Джанга-тау и Джангы-тау, когда они покинули воюющий Каспаргы.

— Я тебя, Педар-ага, об одном лишь прошу, — монотонно ныл Мажиг. — Не называй ты моих братьев-мусульман этим мерзким словом, а?

— Каким? — рассеянно переспросил Фёдор. Он всматривался в усеянную валунами долину. Пытаясь избежать преследования, они вышли из Каспарты в том же направлении, по которому три дня тому вошли в аул. Так надеялись они, дав немалый крюк избежать погони. Сейчас они совсем близко подошли к тому месту, где прятался Али — дикий волк.

— Басурмане! Ты то и дело твердишь: басурмане, басурмане, басурмане, словно для моего народа не осталось подобающих названий!

— Подобающих названий, говоришь?.. — Фёдор наконец увидел его. Али — дикий волк лежал среди камней. Его бритый затылок покоился на холодном граните валуна, кисти рук прижимали к руди островерхую волчью шапку. Его тело казалось совершенно невредимым и будто бы живым. Фёдор поторопил Соколика. Неугомонная Чиагаран рванулась вперёд, но, завидев мертвеца, испуганно осела на задние ноги, тревожно прядая острыми ушами.

— Он мёртв, Педар-ага! — крикнул Мажит.

— Вижу, не кричи.

Фёдор соскочил с седла.

— Он мёртв, — твердил Мажит. — Мёртв и уже оплакан кем-то...

Али лежал на спине, устремив неподвижный взгляд в синеву небес. Заботливые руки друга расстелили под ним тот самый плащ из волчьих шкур, который согревал Али в трудных походах. Заботливые руки сложили рядом с мертвецом его любимое оружие: огромный лук, колчан со стрелами, топор, палицу.

— Гасан не успел похоронить его... Почему? — бормотал Фёдор, прыгая с камня на камень в поисках следов. — Куда подевались сокровища? Наверное, Йовте удалось-таки вернуть своё добро!

Как ни старался, Фёдор так и не смог найти ни сундуков, ни кожаных мешков с добром, так рачительно оберегавшимся меньшим братом владетеля Кураха. Не нашлось среди камней и следов кровавой схватки. Лишь кострище с обглоданными обгоревшими костями в нём да несколько лепёшек конского помёта.

— Надо бежать, Педар-ага, — неожиданно заявил Мажит. Он следовал за другом, не покидая седла Чиагаран. Но Мажит не искал следов. Не в каменистую землю на склоне суровой горы всматривался аккинский грамотей. Парень во все стороны вертел головой, чутко прислушиваясь. Вот послышался дробный стук копыт. Два коня: один лёгкий и быстроногий, другой — потяжелее, но тоже ретивый, мчатся к этому месту.

— Нам надо уходить, Педар-ага... Там, за горкой Роки лежит селение Земо-Рока. Добрые люди живут там... если, конечно, они ещё живы. Там хорошая погода и лёгкая дорога, все прямо и прямо в обход горы Лазг-Цити... — приговаривал Мажит, — ...на северо-западном склоне этой горы, на высо-о-о-о-оком уступе стоит себе крепость Коби. Там ждёт тебя прекрасная княжна — добрая супруга нашего Ярмула!

Ему казалось, что поглощённый поиском следов, Фёдор и вовсе не слышит его слов. Между тем дробный стук копыт слышался всё ближе.

— Бежим, Педар-ага! — повторил Мажит.

— Бежим! — в тон ему отозвался Фёдор, взлетая в седло. — Пусть басурмане делят свои сокровища и хоронят своих мертвецов!

* * *

Она приходила каждую ночь. Фёдор и ждал её прихода, и боялся его. Она не прикасалась, она молчала. Просто смотрела ему в глаза и во взгляде её угадывались и любовь, и надежда, и укор. Она стала прежней, той Аймани, которую он впервые увидел на берегу Терека, той, что приходила к нему по ночам в Лорсе. Она перестала быть недоступной, капризной красавицей и чужой невестой.

Уж который день двигались они по красивейшим местам. Синь небес вливалась им в очи, хрустальный звон ручьёв услаждал слух, чистый воздух наполнял тело живительной силой. Но сердце Фёдора приросло к заледенелому боку Мамисона. Там, в голодной поднебесной пустыне, где она, бывало, спала рядом с ним в ледяной норе. Туда, где иной раз и удавалось ему поймать её взгляд, внимательный и острый, любящий, несмотря ни на что. Забыта была и ревность, и отчуждение. А Гасан-ага, отважный его соперник, словно и вовсе сгинул, обрушился в одну из здешних прекрасных пропастей, растворился в звоне ручья, обратился в гранит скалы. Ах, если б увидеть Аймани хоть на минуту, уж он тогда смог бы объяснить ей, смог бы покаяться, рассказать о том, как жестоко ошибся. Он надеялся убежать! Забыть ревность, вытравить из сердца любовь. Вот и ревность умерла, подвешенная на суку придорожного дуба, подобно безродному бродяге. Оставлена, перечёркнута, позабыта. Ах, если б ещё хоть раз увидеть её, стиснуть в объятиях, спрятать лицо в благоухающих можжевельником золотых волосах! Ах, если б узнать наверняка, что и она думает о нём, мечтает о встрече. Ах, если б хоть раз увидеть в синих её глазах заветную влагу. Уж он сумел бы осушить её слёзы, утешить. Ведомы ли ей простые тяготы людские — страх, печаль, тревога? Знакомо ли то сладкое томление, которое испытывает он еженощно, думая о ней?