Князь механический - Владимир Ропшинов

— Пишите, — вздохнул Рачковский.

Митрополит сел за стол, пододвинул к себе письменный прибор, взял ручку и выжидающе посмотрел на Рачковского.

В комнате с выцветшими дешевыми обоями и поношенной мебелью, с занавешенными одеялами окнами, за которыми смотрели в пустое небо стволы зенитных орудий на железобетонном каземате, все было как в обычной квартире петроградского обывателя, и только иконы не висели в углах. Прежние квартиранты, съезжая, забрали свои с собой, а новые в Охранном отделении развесить не догадались.

В комнате без икон митрополит Петроградский и Ладожский писал под диктовку начальника петроградского Охранного отделения записку на имя государя о том, что его друг детства, великий князь Сергей Михайлович, втайне ото всех, вместе с начальником Главного артиллерийского управления генералом Маниковским готовит армию механических мертвецов. Зачем? Питирим не знает, но, предполагая самое худшее, считает своим долгом предупредить его императорское величество. Дата и подпись.

И все же — что затеял старик? Рачковский внимательно следил за ним, перебирая в уме варианты. Чернила и бумага — те, которые им же, Рачковским, сюда принесены. Значит, никаких фокусов с исчезающими чернилами? Может, он провел рукой, чем-то намазанной, по листу и чернила испарятся? Но если бы такое было возможно, охранка была бы первой, кто взял этот способ на вооружение. Однако он о нем ничего не знает. Схватит письма и убежит? Или все-таки будет стрелять? Рачковский на всякий случай еще раз глянул на фобограф. Нет. Фобограф не может врать.

Митрополит написал и отложил ручку. Рачковский потянулся к листу, но Питирим тут же его отдернул.

— Нет, Петр Иванович, баш на баш, — усмехнулся старик, — из рук, как говорят, в руки. Позвольте письма.

Рачковский тоже усмехнулся, вытащил из кармана пачку и помахал ею перед носом священника.

— Что-то маловато будет, — подозрительно сказал Питирим, — давайте все.

— Ах, так ваше предательство имело гораздо большие масштабы, чем я полагал? — притворно вскинул брови Рачковский. — Все ж таки не следовало бы вас прощать. Однако, извините, — это все, что есть у меня. Может, что-то и у военной контрразведки осталось — но тут уж я не знаю.

Конечно, это была треть писем в лучшем случае, да и та — тщательно подделанные копии. Зачем тогда отдавать треть — ведь можно было бы и все? Но потом как-то неловко будет шантажировать митрополита документами, которые ему уже были однажды отданы.

Питирим поморщился и схватил пачку. Рачковский насторожился еще сильнее. Зачем он соглашается, зная, что никакой свободы не получит, пока остальные письма находятся в руках полиции? Или верит, что это действительно все?

Жадными пальцами старик развязал нитку, которой были перетянуты пожелтевшие листочки, и стал их разглядывать. Ни тени сомнения на его лице — мастера лаборатории по подделке документов Охранного отделения, все сплошь бывшие фальшивомонетчики, прекрасно знали свое дело.

Рачковский взял Питиримову записку, победоносно улыбнулся, сложил ее и сунул к себе в карман. Передать ее государю так, чтобы не вызвать подозрений, будет непросто, но в этом и нет необходимости. Достаточно отдать какому-нибудь члену социалистической фракции в Думе или кадету — и скандал обеспечен. Парламентское расследование и публикации во всех газетах. Остаться без денег — это самое дешевое, чем могут отделаться Сергей с Маниковским.

Питирим был уже в дверях. Он натянул тяжелую шубу и напялил сверху огромную шапку.

— Проводите же меня, Петр Иванович, — громко крикнул он.

— Петр Иванович, Петр Иванович, — раздраженно проворчал Рачковский, подходя к двери, — вы бы еще на всю лестницу крикнули и фамилию с должностью назвать не забыли.

Он отодвинул засов, на который запиралась дверь, и толкнул ее. Дверь буквально отлетела — стоявший за ней Ваня с силой рванул ее на себя. Рачковский попятился, одновременно опуская руку в карман пиджака, где лежал маленький браунинг. Но Ваня с занесенным над головой ножом прыгнул ему на грудь, повалил с ног и бешено, один за другим, стал наносить удары в грудь и шею, избегая при этом лица. Уж очень страшно было представить, как сквозь прорезанные щеки будут выглядывать зубы, как отвалятся куски кожи вместе с растущими на них усами и как, если он ударит по ним, вытекут глаза.

— Хватит, Ваня, хватит, уймись, — потянул за плечи юношу митрополит. Он с трудом оттащил его, и они вместе, тяжело дыша, сели на пол. По истоптанному паркету прихожей медленно растекалась лужа терпко пахнущей крови.

Склонившись над трупом, Питирим вынул свою пропитанную кровью записку Прочитав заляпанные красным первые строки и убедившись, что это именно то, что нужно, он присел к Ване и обнял его. Ваня своими кровавыми руками обхватил Питирима за шею.

— Пойдем, батюшка, — сказал он, — а то, не ровен час, придет кто.

— Погоди, Ванюша, — сказал Питирим, — надо бы дом поджечь, чтоб следов не осталось.

Вместе они раскидали по полу, какие нашли в квартире бумаги и газеты, плеснули на них керосина из стоявшего на кухне примуса и подожгли.

Фобограф на подоконнике в комнате, которую уже заволакивало дымом, бешено трещал.

Поезд, чтобы везти вызванных в Царское Село, уже стоял перед Императорским павильоном Царскосельского вокзала. Автомобиль Олега Константиновича обогнул основное его здание, свернул с Загородного на Введенский канал и, въехав на пандус, остановился перед дверьми. Стоявший внутри швейцар немедленно открыл их, пропуская князя внутрь. Никто не спросил ни имени, ни документов, но невидимые глаза узнали его и сверили со списком приглашенных к императору Человек пять чиновников, из которых князь узнал только министра внутренних дел Ивана Щегловитова, толпились у выхода на перрон, старательно поднимая воротники и поглубже натягивая шапки, чтобы пробежать несколько саженей от павильона до вагона особого поезда. Потом, один за другим, они совершали эту короткую перебежку под злым, колючим ветром и рассаживались в теплых купе, надеясь не слишком много часов провести в Александровском дворце и вернуться домой хотя бы до часу ночи.

Олега Константиновича император принял сразу после Щегловитова, вторым по очереди.

— Вы говорили мне, Олег Константинович, — сказал государь, взяв князя за руку и заглянув ему в глаза, — что, когда мне понадобится ваша помощь, я могу на нее рассчитывать?

— Конечно, государь, — ответил князь, — так скажет вам любой русский человек.

Глаза Николая были необыкновенными: он смотрел как будто украдкой, по-детски, обезоруживающе наивно и кротко. И то, что эти кроткие глаза принадлежат хозяину всей русской хранимой Богородицей земли, еще более усиливало их действие: случалось, иные министры рыдали на приеме у государя. На Олега Константиновича взгляд императора не произвел, однако, никакого впечатления. Осознание чувства своего долга служить этому человеку было ему заменой.