Наместница Ра - Филипп Ванденберг

— Никто и подумать не мог, что верховный жрец окажется предателем! Ни я, ни даже ты, Мааткара!

— Я знала, что Меченый мне враг с тех пор, как у меня на глазах он избрал сына Исиды фараоном!

— Бог Амон возвестил это через своего оракула, госпожа!

— О нет, Птаххотеп, отец мой Амон, владыка Двух горизонтов, никогда бы не назвал Гором дитя, у которого нет еще мудрости жизни. Жрецы подстроили это, насколько я знаю. Ведь я сама однажды использовала кивающую статую для своих целей.

— Госпожа, не кощунствуй! — Начальник войск пришел в негодование. — Одни лишь боги вершат наши судьбы!

— Боги? — Горькая улыбка мелькнула на губах Хатшепсут. — Знаешь ли ты Сененмута, Величайшего из великих царства?

— Слишком хорошо, Мааткара.

— Если бы в тот день, когда он поразил стрелой мою служанку, я не подкупила жрецов Оракула, Сененмута признали бы виновным и казнили, ибо не было у него свидетелей, которые могли подтвердить, что стрела предназначалась не мне. Так что устами Оракула провозгласили мою волю и Сененмут остался вне всяких подозрений.

Начальник войск впал в раздумье, а Хатшепсут пожалела, что сказала лишнее. Должно быть, на нее повлияла атмосфера, царившая у чуждых вод восточного моря, вдали от родных берегов Нила.

— Забудь все, что я сейчас сказала.

Птаххотеп задумчиво кивнул и устремил свой взор к ночным небесам, которые Мут, богиня небесных светил, поддерживала, упираясь ногами и руками в оба горизонта. Царица тоже смотрела на бесчисленные звезды, висевшие на небе подобно белым каплям, и как бы между прочим заметила:

— А вы не слишком-то большие друзья, ты и Величайший из великих, а?

Не отрывая взгляда от светил, начальник войск ответил:

— Что тут удивительного? Мало того что он силой взял жену мою Рую, так он еще сделал ей сына.

— Амсета? — машинально переспросила Хатшепсут. Птаххотеп молча кивнул.

Постепенно до царицы начал доходить весь смысл сказанного. Ядовитая стрела поразила ее в самое сердце. И не тот факт, что Сененмут спал с Руей, уязвил ее, нет. Сененмут вложил в тело Руи сына, а ей подарил только дочь! Ей, которая ничего на свете так не желала, как наследника-Гора на трон!

— Амсет — сын Сененмута?

— Не веришь, госпожа? — Начальник войск неправильно истолковал ее вопрос. — Посмотри как-нибудь на обоих, и у тебя не останется никаких сомнений. Семь лет Руя скрывала от меня это, но однажды я заставил ее признаться.

— Поэтому ты и отверг ее?

— Да.

— Оставь меня, — коротко приказала Хатшепсут.

Птаххотеп, низко склонившись, отошел.

А Мааткара смотрела невидящим взором на горящие факелы, торчащие перед ней в песке, и едва не задыхалась от боли и гнева. Невидимые щупальца сдавили ей горло, в легких не хватало воздуха, и она яростно затрясла головой, чтобы освободиться от жуткой хватки. Казалось, она заглянула в лицо смерти: все вокруг помрачилось, чувства больше не поддавались ее воле, разум помутился. Нет, такого позора она не вынесет! Люди примутся злословить, будут показывать на нее пальцем, насмехаться и засомневаются, что бог Амон ей отец.

Иные, наверное, пожалеют ее, посочувствуют. Посочувствуют кому — фараону?!

«Сененмут!» — беззвучно шептала Хатшепсут в смертном ужасе, и ужас этот все больше приобретал черты управителя ее дома. «Сененмут!» — стучало у нее в мозгу, и она со всей силой обрушилась на голову мужчине, которому прежде отдавала себя. А Сененмут угрожающе выставил перед ней свой обелиск, и, как она ни отбивалась, как ни извивалась, избежать его было невозможно. Беспощадно, подобно копью воина, вонзил в нее дико сопящий Сененмут свой обелиск и провернул его так, будто собирался разорвать ее плоть. Она закричала от боли, но чем сильнее вырывалась, тем больше подминал он ее под себя, беспомощную, беззащитную, брал грубой силой, причиняя дикие страдания, вызывая отвращение и стыд. Царица заплакала навзрыд, как дитя, тело ее содрогалось подобно цветкам тамариска перед храмом в Карнаке, а со звезд долетел злобный хохот ее супруга Тутмоса.

Голос царя коротышек Пареху вернул Хатшепсут к действительности.

— Вот, госпожа, я привел тебе Валаминью на ночь, — радостно сообщил он и подвел чернокожую девушку, ростом на две головы выше себя. Заметив недоумение в глазах фараона, он, прицокнув, добавил: — Она не отсюда, она из страны Куш. В стране Пунт такие прекрасные не растут.

Он поставил Валаминью перед Мааткарой подобно драгоценной статуе из черного дерева, кивнул и исчез, не дожидаясь ответа.

Еще не оправившись от кошмарного видения, Хатшепсут уставилась на девушку, которая, чуть помедлив, грациозно склонила голову набок и пропела бархатистым голосом:

— Валаминья.

Как же прекрасна была Валаминья! Ни одна тряпочка не прикрывала ее гармоничное тело. Единственное, что было надето на Валаминье, — матово сияющая жемчужная цепочка вокруг талии. Длинные точеные руки и ноги, упругие, как плоды граната, груди, пупок, будто выжженный палочкой для добывания огня, — весь ее облик был подобен богине Хатхор, шествующей по стенам храма в Карнаке.

Хотя Хатшепсут и облачалась как мужчина, хотя носила подвязанную бороду и не признавала собственную грудь, до сих пор она не проявляла склонности к женщинам. И вот теперь, после того жуткого видения, под звездным небом юга, на берегу Леопардовой реки она испытала непреодолимое влечение к этому волшебному созданию. Ей страстно захотелось целовать и осыпать ласками прекрасную деву подобно робкому любовнику, впервые восходящему на ложе возлюбленной.

Куда делась ее страсть, с которой она отдавалась мужчине, соблазняя его и даже навязывая себя в похотливом желании почувствовать в своем лоне его обелиск? Все унеслось подобно клину журавлей. Сененмут, в котором сейчас соединились все мужчины, обманул ее! Вложил в другую предназначенное ей семя! А может, дело не в этом? Может, сама она не настоящая женщина? Может, Гор, мужская сущность, в ней сильнее?

Жесткость и решительность, которые были присущи Мааткаре в обращении с людьми, внезапно улетучились, и она несмело протянула черной девушке руку, левую — ту, что от сердца. Валаминья коснулась ее ладони длинными тонкими пальцами, словно нежно пощекотала.

И вот черная ладонь лежит в белой подобно тому, как черная жемчужина лежит в розовой плоти моллюска в раковине, и обе женщины чувствуют пульсирующую теплоту другой. Хатшепсут испытала невероятное чувство: ни от одной мужской руки не исходило столько нежности, столько искренней симпатии и благосклонности. Бережно, будто пальцы Валаминьи были из хрупкого стекла, Хатшепсут притянула девушку к себе — не для того, чтобы обладать ею, а чтобы быть к ней ближе.

О, сладостный напиток богини Хатхор, каким должно быть это блестящее виссонное тело на ощупь? Мягким, как воск, гладким, как алебастр, теплым, как шерсть кошки? А Валаминья, чувствует ли она то же самое? Стало ли и у нее влажно между ног? Жаждет ли она руки Хатшепсут на том самом месте? О, Валаминья!