Портрет с пулей в челюсти и другие истории - Ханна Кралль

Однажды вечером Ноэми выскользнула из гетто и пришла к бывшим соседям. Она сказала: “Нас убьют, но Нахум, мой сын, переживет войну. Отдайте это ему…”

Незнакомая старая женщина полезла в клеенчатую сумку и положила перед Нахумом Кляйнером сверток в полотняной салфетке.

– На следующий день, – рассказала она, – их погнали в Румбульский лес, пешком, по снегу. Был ноябрь, а снега уже было по колено… Больше я их не видела.

Нахум развернул салфетку.

Потрогал шабатные подсвечники и чайные ложечки и спросил у женщины, почему она их принесла.

Его не интересовало, почему она медлила с отдачей. Тут все было просто: она пользовалась ложками, забыла, откуда они. Подумаешь – три чайные ложечки… Ему хотелось знать, почему принесла через тридцать лет.

– Мне снится ангел, – объяснила женщина. – Говорит: “Отдай это. Если не отдашь, мы тебя не пустим в рай”. Последнее время он ничего не говорит, только смотрит, но я уже понимаю, что́ ему нужно. Уже сказала: не смотри так, я попробую его найти… Вот я вас нашла и отдаю, – закончила женщина. – Отдаю, правда?

– Отдаете, – подтвердил Нахум Кляйнер. – Насчет рая можете не беспокоиться.

6.

– А Бога нет, – усмехнулся вдруг доктор Кляйнер. – Бога нет, хотя есть сны про ангелов и есть серебро в горке.

(В Израиле отец купил небольшую горку и положил в нее три чайные ложечки и два шабатних подсвечничка. Сообщил доктору Кляйнеру, что завещает ему фамильное серебро. Просил чистить осторожно. Никакой химии. Лучше всего зубным порошком, его еще можно достать в бывшем СССР. Старые фронтовые друзья присылают ему про запас зубной порошок в большом количестве.)

– Бога нет, – повторил доктор Кляйнер. – Говорю это как хирург-онколог, которому смерть не в новинку. Нет Бога.

Я достала листок бумаги и авторучку, записала: Бога нет – и вернулась к началу рассказа доктора К.

“В бедной еврейской семье старший сын не мог не стать коммунистом…”

7.

Они уже знали, где лежит бабушка Ноэми.

Красные гвоздики делить не понадобится. Всю охапку можно положить в Румбульском лесу.

Им был знаком этот лес. Излюбленное место воскресных семейных прогулок рижан. Снег там обычно лежал до поздней весны. Когда таял, водой вымывало из земли человеческие кости. Дети собирали их, как собирают грибы в лесу, а родители закапывали в двух больших общих могилах. В одной могиле – крупные, взрослые кости, в другой – маленькие, детские. Пытались считать черепа. Маленьких насчитали десять тысяч, с большими запутались и потеряли счет.

Над могилами поместили памятную доску: “Здесь лежат евреи”.

Милиция забрала доску, но кто-то установил новую: “Здесь лежат евреи”.

Милиция забрала… и так далее.

Когда про борьбу за доску написали в американской газете, власти согласились на небольшой камень с информацией: “Здесь лежат жертвы фашизма”. Рядом с камнем, увековечившим смерть нескольких десятков тысяч евреев из Голландии и Латвии, поставили обелиск: “Слава танкистам”. Поскольку отсюда в сорок пятом году танки Красной Армии начали штурм Риги.

8.

Итак:

им предстояло отвезти цветы в Румбульский лес,

из лесу отправиться на недалекий аэродром,

с аэродрома улететь навсегда.

Цветы повез доктор Кляйнер. Родители с младшим братом должны были приехать отдельно.

Доктор оставил машину на обочине и вошел в лес. Был январь. Снегу, как и тридцать лет назад, по колено. После нескольких дней оттепели ударил мороз, и снег был покрыт гладким блестящим настом.

Доктор добрел до места.

Постоял около большей – “взрослой” – могилы с охапкой красных гвоздик, в пустом белом лесу.

Семья опаздывала. Он забеспокоился. Не стал больше ждать, положил цветы на краю могилы. Сказал вполголоса:

– Прощай, бабушка. Прощайте, дяди и тети, с которыми я не успел познакомиться. Больше мы вас никогда не навестим.

Подумал, что надо бы прочитать кадиш, но он не умел молиться.

Двинулся в обратный путь и увидел родителей. Отец велел идти к могилам. Пошли гуськом, по утопающей в снегу тропке, проложенной доктором Кляйнером.

– Где цветы? – спросил Нахум.

Цветов не было.

Был след от цветов, явственно отпечатавшийся на снегу.

– Люди украли? – возмутилась мать.

Людей не было.

– Ветром сдуло?

Ветра не было.

– Птицы утащили?

Птиц не было. Впрочем… какая птица может унести охапку гвоздик?

Нахум прочитал кадиш. В отличие от сына он знал слова. Его научили в хедере, очень давно, до того как он стал коммунистом.

Они вернулись к машине и поехали на аэродром.

9.

– А Бога нет, – сказал доктор Кляйнер. – Есть ангелы, серебро и следы от цветов, а Бога нет. Вы это записали?

– Записала, естественно: Бога нет.

10.

Из Израиля они перебрались в Германию. Знакомый виолончелист, еврей, похожий на турка, отчего вынужден был бежать из Узбекистана во время недавних турецких погромов[136], теперь играл в оркестре в городке на Северном море. Он писал им про пособия и морские отливы. Пособия были выше, чем в Израиле, а море отступало к самому горизонту. “Волнующееся и бескрайнее, как музыка Малера, уходит и обнажает дно”, – писал виолончелист.

Место онколога в соседнем Гамбурге оказалось привлекательным. В отличие от морского дна – скучного и илистого.

Доктор перевез в Германию родителей, и все поселились в северном городке.

– Поезжай в Берлин, – сказал однажды доктор виолончелисту. – Привези из общежития для переселенцев семерых евреев. Нас будет десятеро, получится миньян, и мы организуем общину. Постарайся, чтобы евреи были молодые и здоровые. И образованные.

Бургомистр приготовил социальное жилье.

При нацизме городок прославился энтузиазмом, с которым сжигались книги, поэтому бургомистр всячески поддерживал репутацию местных жителей как толерантных и гостеприимных граждан.

Виолончелист отправился в общежитие для переселенцев.

Привез пятнадцать евреев, старых и больных. Ни один не знал немецкого языка.

– Не селекцию же мне было проводить, – оправдывался виолончелист.

– Не огорчайтесь, – утешал его бургомистр. – У нас в городе есть еврейское кладбище. Последние похороны были в тридцать девятом году.