Судьба империи. Русский взгляд на европейскую цивилизацию - Тимофей Сергейцев

Культура создается не из рыночных мотивов. Это не значит, что автор обходится без гонорара. Говорят, Рембрандт продавал места на коллективном портрете «Ночной дозор» в зависимости от того, будет персонаж виден во весь рост, до пояса или останется только голова. Рембрандт знал счет гульденам. Но к культуре это не имеет отношения. Продается рукопись, но не вдохновение. Культура создается из стремления к великому, то есть к тому, что больше и важнее жизни автора. Прекрасному, ужасному, вечному, мгновенному, но всегда тому, на что есть смысл потратить жизнь. Авторами произведений культуры являются и герои войны, и святые. Их произведения – их поступки. Культура – это все то, что важнее жизни. Она обладает собственным авторитетом, который вынуждена учитывать власть, в то время как рынок всегда к услугам власти. Культурный расцвет всегда происходил вокруг власти, ибо она служит культуре.

Есть, правда, народ и страна – очень молодые с исторической точки зрения, – которые свою культуру с самого начала рассматривали как ценность и не как что-либо другое. Это – США. Страна-монопроект, создававшаяся с исключительной целью обогащения всеми доступными способами, ничего другого и не могла иметь своей культурой. Величайший из деятелей этой культуры, Энди Уорхолл тем и заслужил в ней свое место, что окончательно избавил американскую англосаксонскую культуру от каких-либо комплексов перед Старым Светом. Дело не в том, что это так называемая «массовая культура». Любая культура – более-менее массовая, в этом ее назначение. Дело в том, чтобы культура в США стала бизнесом, зарабатыванием денег от создания и продажи ценностей. Правильнее было бы сказать, США просто не имеют культуры, а только ее имитацию – и поэтому имеют проблему с воспроизводством себя. Так это положение дел и оценивалось Старым Светом, пока он сохранял свой суверенитет по отношению к США и способность суждения.

В основе рождения такого феномена лежит не что-нибудь, а западноевропейский, то есть католический кризис веры. В отличие от Византии и ее наследницы России Запад принял решение превратить веру Христову в веру католической церкви (то есть ей), в веру папе, и тем самым в средство утверждения светской власти, которой стремилась обладать сама католическая церковь. Отсюда неудержимый католический прозелитизм. Это привело к дальнейшему уклонению от веры – к Реформации и протестантству, борьбе католической церкви с наукой, к созданию научной идеологии для защиты науки от церкви, к Возрождению (то есть к поиску человека в Античности, в дохристианской культуре), а после – Просвещению, то есть рождению светских религий из научной идеологии человекобожия. То есть к тому, с чем носится вся «прогрессивная западная общественность» и сегодня, не понимая, что это и есть кризис человека, нашедший в глобальном экономическом кризисе лишь свое материальное воплощение. Поскольку ни в какую Античность реально вернуться невозможно (как и вообще назад во времени и в истории, можно только деградировать), то идеалом человека вместо Христа стал обладатель научного знания, которое дает своему хозяину и богатство, и славу, и власть.

Ничего этого не было в нашей истории. Мы не переживали Средних веков, поскольку никогда не пытались эксплуатировать веру в мирских целях так, как это делал Запад, и потому не нуждались ни в Ренессансе, ни в Реформации, ни в Просвещении. Все это мы получили уже в концентрированном и закодированном виде лишь вместе с религией коммунизма и проживали в ускоренном времени. Из Англии, а потом и из Европы в целом в нынешние США хлынули уже поздние продукты этого религиозного распада. США – страна отнюдь не атеистическая, а сектантская, продукт разложения протестантского движения.

Поэтому любой вид антиклерикализма, то есть борьбы против Церкви, в русской культуре просто не имеет смысла. Либеральные идеологи с надеждой ищут ростки «русского протестантства», но совершенно безрезультатно. Фигурально выражаясь, мы индульгенциями не торговали, инквизиции у нас не было. Поскольку настоящая наука является филиалом теологии, исходит из существования идеального и недостижимости окончательного знания, то никакого действительного конфликта между научным мышлением и верой нет и никогда не было. Наука движется в своей работе к миру, а вера – за его пределы. Наука укрепляет веру через устранение суеверий язычества и магии. Конфликт же на Западе был между церковью как социальной организацией и группами ученых, которые сами находились внутри этой же Церкви. Любое же утверждение атеизма самого по себе, без политической антиклерикальной борьбы нам следовало бы считать – и правовым образом так и относиться к этому – разновидностью светской религии, а вовсе не инстанцией, способной как-либо ограничивать культурный статус вероучений и религиозных практик традиционного характера. Заметим для порядка, что ислам также никогда не был врагом науки (все было ровно наоборот), хотя этот факт и общеизвестен.

Учитывая все вышесказанное, нам нужно очень серьезно отнестись к интенсивно идущему процессу американизации всего нашего культурного пространства. Что толку воевать с политической идеологией США за Украину в информационном «стволе», если пространство образа жизни (то есть образцов, того, чему подражаем, откуда буквально берем наши желания) полностью организовано американской культурой, центральным элементом которой является даже не дизайн потребления, реклама или короткие музыкальные композиции, а прежде всего кино, большой экран.

Кино претендует на наше внимание так же, как ранее книга. Это три часа жизни в отличие от клипов. Кинофильм – программа целой жизни. Не случайно радикальные либеральные идеологи считают кино тоталитарным искусством и призывают к его разрушению. Кино – главное современное искусство (то есть производство культуры), синтетический жанр, и дохлые акулы в формалине его никогда не догонят. Кино – коллективное зрелище, заменяющее римский Колизей. Кино вобрало в себя живопись, фотографию, музыку, театр, литературу, танец (хореографию). Люди собираются в темном зале, чтобы поверить в реальность происходящего на экране. И во что они должны верить? Основная претензия к американскому кинематографу в его главной, мейнстримовской версии даже не в пропаганде насилия, секса, обогащения и самих США как главной и лучшей страны мира. За это американское кино не пускали в СССР. Но сегодня американское (голливудское) кино даже уже не рекламирует США как что-то реально существующее, пусть и в условной реальности экрана.

Голливуд продвигает целиком вымышленный мир, в который мы должны переселиться вполне серьезно – занять им свое сознание, воспринять как образ своей жизни. Образ нашей жизни должен быть образом жизни уже не ковбоев и бандитов, а героев комиксов и фэнтези. В этом мире не то что России – и самих США нет. Поскольку в самих США большие реальные проблемы.

В новом голливудском кино вообще нет людей. Но есть еноты с пулеметами и говорящие деревья, которые спасают Галактику, будучи преступниками. Крещатик в Киеве во время майдана громили поклонники не книжного, а киношного Толкиена. Заметим, что все это происходит тогда, когда Голливуд испытывает гигантские трудности с киноаудиторией, с окупаемостью – и это при очень серьезной бюджетной поддержке, протекционизме по всему миру.

Китай жестко ограничивает прокат американского кино на большом экране. Мы полностью отдали весь прокат Голливуду. Русское кино должно рассматриваться нами не как бизнес, а как наша культура и идеология. Нам нужно кино о нас самих, а не о тамагочи или людях Х. При выполнении этого условия оно может и должно быть сколь угодно жанрово разнообразным, спорным, вызывающим, скандальным, раздражающим – только не скучным. Наши дети рискуют жизнью на крышах электричек, потому что жизнь без риска скучна и бессмысленна. Они идут в футбольные хулиганы, потому что драться не за что и не с кем. Мы должны дать образцы – образ жизни, потраченной на достойный риск и справедливую драку.