Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России - Александр Лукомский

Летом 1900 года, будучи начальником штаба 33-й пехотной дивизии, Глинский напился на полковом празднике 131-го пехотного Тираспольского полка и решил ехать продолжать кутеж в город. Солдату-кучеру было кем-то приказано объехать вокруг лагеря и привезти Глинского к его же бараку. Предполагалось, что он спьяну не разберет, куда его привезли, и можно будет водворить его в постель. Но Глинский «разобрал» и, обозлившись, ударил кучера кулаком в физиономию.

На другое утро солдат пришел на кухню корпусного командира генерала Водара116 жаловаться своему приятелю – денщику генерала. Денщик, подавая чай корпусному командиру, сказал: «А на кухне у меня сидит мой приятель, которому вчера кто-то из господ офицеров разбил морду. Он бедный плачет, но не хочет говорить, кто его побил». Генерал Водар прошел на кухню и стал расспрашивать солдата, который, как потом выяснилось, умышленно расцарапал себе лицо и вымазал его кровью. Хитрый солдат сделал вид, что страшно испугался, увидев командира корпуса, сначала не хотел говорить, кто и за что его ударил, но, на требование Водара сказать правду, подробно все рассказал. Водар обозлился, вызвал начальника штаба корпуса и приказал назначить расследование и дать делу законный ход.

Для Глинского, конечно, это грозило судом и концом всякой карьеры. Он бросился к генерал-квартирмейстеру генералу Рузскому и умолял его спасти. В это время было получено распоряжение из Петербурга о командировании в Маньчжурию (началось боксерское восстание) трех офицеров Генерального штаба, желающих туда ехать. В числе желающих и предназначенных ехать в Маньчжурию был я. Рузский поехал к Водару, и после долгих разговоров было решено, что если Глинский немедленно уедет в Маньчжурию, то вся история будет замята. После этого Рузский вызвал меня и попросил отказаться от поездки в Маньчжурию в пользу Глинского. Я согласился, и Глинский на следующий же день уехал из Киева. Впоследствии я слышал, что Глинский, произведенный в генерал-майоры, сильно пьянствовал в Маньчжурии, а затем и в Варшавском округе, где служил после Русско-японской войны. Дальнейшую его судьбу я не знаю.

Приятель и собутыльник Глинского полковник Рейс был человеком исключительно талантливым и широкообразованным. Он великолепно знал иностранные языки. Генерал Шимановский его очень ценил за прекрасное знание устройства австро-венгерской армии и австро-венгерских железных, шоссейных и грунтовых дорог. В этой области он был ходячей энциклопедией.

Благодаря его ловкости, уму и отличному знанию немецкого и венгерского языков ему удалось выполнить целый ряд очень смелых и рискованных заданий, связанных с рекогносцировками в Карпатах и районе передового Австро-Венгерского театра военных действий. Но однажды поездка с рекогносцировочной целью не удалась, хотя Рейс и его спутник, полковник Новицкий, отделались очень дешево. Было нами получено сведение о прокладке второго пути на перевальном через Карпаты участке одной из австро-венгерских железных дорог. Проверить это сведение через агентов не удалось. Рейс предложил Шимановскому командировать его и полковника Новицкого. Шимановский согласился. Поездка была обставлена самым секретным образом. Оба полковника получили паспорта на каких-то гражданских чинов. Они решили доехать до перевальной станции, пойти в буфет, пропустить поезд и в ожидании другого поезда, что-то через 4—5 часов, пойти погулять и выяснить интересующий их вопрос.

Все шло хорошо. Доехали до намеченной станции. Пошли в буфет. Заказали кофе и расположились за столиками. Прошло двенадцать или пятнадцать минут остановки поезда, и они, якобы взволнованные, бросились на перрон к отходящему поезду, но. какой-то тип преградил им дорогу и вежливо попросил вернуться на станцию, где их провели в какую-то комнату и объявили, что они арестованы впредь до особого распоряжения. Часа через три им объявили, что вещи, ими забытые в поезде, будут к вечеру доставлены на станцию, а они – утром на следующий день под конвоем – будут отправлены обратно на русскую границу. Рассуждать не приходилось. Когда на другой день их отпустили с пограничной австро-венгерской станции, сопровождавший их господин сказал: «Для вашего сведения, мне поручено вам передать, что австро-венгерским властям известны ваши фамилии и то, что вы оба – офицеры Генерального штаба. На этот раз вас решено просто выдворить вон с нашей территории, но если вы опять попытаетесь производить у нас разведки, то в лучшем случае попадете в тюрьму».

Рейса Шимановский старался наставить на путь истины, уговаривал его перестать пить, но ничего не помогло, и, слабый здоровьем, Рейс очень быстро сгорел и умер. Упомянутый выше полковник Новицкий был очень интересным типом. Когда я был назначен в штаб округа, Новицкий (в чине подполковника) был помощником старшего адъютанта отчетного отделения (помощником у Толмачева). Затем он был, после ухода Толмачева, старшим адъютантом. Новицкий был хорошо образован, отлично владел иностранными языками, великолепно знал все данные об Австро-Венгрии и ее армии и был удивительно работоспособен. Характера он был очень прямого и был очень резок. Считал нужным откровенно бороться со всякой ложью, незаконностью и всяким лицемерием. Но был сам чрезвычайно вспыльчив, пристрастен к людям, а потому часто и несправедлив. Думая, что заступается за правду и за «обиженных», зачастую именно стоял горой за неправду и за обидчиков. Был большим другом генерала фон Реннен-кампфа, командовавшего в то время Ахтырским полком.

Характер Новицкий имел отвратительный. Насколько знаю, только с одним Ранненкампфом он никогда не ссорился. Про него, кажется, Рузский выразился так: «Новицкий совершенно не приспособлен к общественной жизни. Жить и работать с людьми он не может, но чрезвычайно способен. Жаль, что его нельзя отделить от людей и пользоваться его работой, держа в клетке. Новицкий как начальник будет несносен. Далеко не пойдет, так как наверно сломает себе шею».

В штабе Киевского округа Новицкий был живой энциклопедией. Обладая колоссальной памятью и будучи широкообразованным, он был лучшим исполнителем сложных работ. Все касающееся Австро-Венгрии и ее армии он знал великолепно. На этой почве, я помню, произошла драма между ним и начальником штаба Шимановским.

Во время одной из военных игр Шимановский спросил кого-то из офицеров Генерального штаба об организации австро-венгерской артиллерии. В ответе офицера Шимановский усмотрел какую-то ошибку и сделал резкое замечание. Офицер обиделся и ответил: «Ваше Превосходительство, только сегодня я узнал от полковника Новицкого изменение в организации австро-венгерской артиллерии и вам сделал доклад на основании этих новых данных». Шимановский приказал позвать Новицкого. «Вы сказали капитану N. о том-то?» – «Да, Ваше Превосходительство, это я сказал». – «Как вам не стыдно, будучи старшим адъютантом отчетного отделения, не знать организации армии нашего вероятного противника! Я вами недоволен. Можете идти». Обиженный Новицкий хотел что-то сказать, но Шимановский повернулся и сам ушел из комнаты.

Новицкий почувствовал себя страшно оскорбленным. Он только накануне получил сведения о некоторых изменениях в организации австрийской артиллерии, доложил об этом генерал-квартирмейстеру и познакомил с полученными данными собравшихся на военную игру офицеров. По-видимому, Рузский не успел или забыл доложить об этих изменениях Шимановскому.