Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя - Владимир Иванович Чередниченко

кого назвали б виновной?

– Тебя, конечно, – пробасила Бондарь. – Ты же «сидела», деточка...

– А я б ей голову об стену растерла! – не сдержавшись, высказалась Чичетка. – Терять собственное достоинство и разрешать, чтобы тебя ногами топтали, никогда нельзя.

Воспитанницы зашумели, заспорили, мнения их разделились. Тут уже и мне необходимо было включиться:

– Почему вы считаете, что Кузовлева стала беспринципной? Такую, как Люба, в самом деле лучше обойти стороной. Она не только Татьяну оттирает, нет, это не месть Татьяне за то, что была в колонии. Люба ко всем одинакова. Зайдет в трамвай фронтовичка, как считаете, уступит ей место?

– Нет.

– Вот и не горячитесь. Хоть вы и из колонии, но опускаться до уровня отдельных невоспитанных личностей, наверное, не стоит...

Высказавшись и увидев, что меня поняли, вздохнул облегченно. Воздух был чист, прозрачен, майское солнце мягко пригревало сквозь молодую листву. И погода в дополнение к рассказу воспитанницы, которая стала твердо на путь исправления, поднимала настроение, добавляла бодрости и оптимизма.

Вопрос задает Водолажская:

– Говорят, ты, Танюша, вышла замуж?

– Да, ровно месяц назад.

– А кто из наших на свадьбу приезжал?

– Дорошенко...

– Оксана? – воскликнула Шумарина. – Ну, как там она?

– Трудно сказать, – сообщает Кузовлева. – Мать ее снова запила. И с тем парнем, по переписке который, плохо дела. Подонком оказался. Разыграть Оксану хотел, не из серьезных намерений писал. Хотя от постели и не отказался.

– Ладно, к черту, – произнесла раздосадованно Шумарина. – Давай о хорошем. Как у тебя-то с мужем? Он знает о твоем прошлом?

– Знает и он, и его родители. – По лицу Татьяны пробежала тень воспоминания. – Свекровь приняла в штыки. У Володи даже отношения разладились с ней из-за меня.

– Вы живете отдельно?

– Да, сняли квартиру.

– Муж, наверное, много зарабатывает?

Кузовлева в ответ пожала плечами.

– Как сказать. У Володи наибольшее получается «чистыми» сто пятьдесят. И у меня девяносто.

– Хватает на все? – удивленно переспросила Чичетка. – Мне этих денег – на день...

Кузовлева улыбается.

– Пока хватает. Рассчитываем даже откладывать по пятьдесят рублей. На всякий случай.

Корниенко не выдержала:

– Не заливай, Танечка, здесь все свои!

– Я правду говорю, – растерянно смотрела на девчонок Кузовлева. – Я же в колонии к чему привыкла: к простой еде, к тесноте в комнате. Поэтому и квартирка маленькая вполне удовлетворяет, и на еду денег не много идет.

– Значит, в семейной жизни все гладенько, – констатирует Корниенко. – А на работе, с техникумом как? Поступать не передумала?

– Не передумала, – улыбается Татьяна. – С техникумом все по заранее намеченному плану. А вот на работе было...

Кузовлева вспоминает случай, когда, получив зарплату, она подсчитала, что больничный лист ей не оплачен. Пошла в бухгалтерию выяснять причину. А бухгалтер вызывающе так смотрит в глаза и уверяет, что ее больничного листа нет. Татьяна растерялась.

– Я же вам лично две недели назад отдавала! После того как подписала в профкоме.

– Ничего не знаю, не помню.

– Потерялся, может?

Бухгалтер обиженно надула губы.

– У нас никогда и ничто не теряется!

– Что же делать? – спрашивала озабоченно Кузовлева. – Как доказать? Новый больничный принести?

– Неси дубликат, – безразлично ответила бухгалтер.

Закрывая за собой дверь, Татьяна услышала, как она вполголоса сказала соседкам по комнате:

– Пусть побегает, барыня!

В Кузовлевой все закипело. Но она уже научилась владеть собой, умела становиться выше собственных обид. Внешне спокойной возвратилась в комнату бухгалтера и решительно заявила:

– Если вы не найдете до обеда мой бюллетень, пойду к директору. И жалобу напишу – в газету «Труд».

С этими словами повернулась и молча вышла.

Спустя час больничный лист был найден.

10

Гукову я разыскал на спортплощадке все с той же ножкой от табурета, только теперь к ней был привязан клубок шерсти. При моем появлении глаза у воспитанницы яростно заблестели, она вскинула перед собой руку с деревяшкой и визгливо закричала:

– Жучка, вперед!

А потом, будто узнала – застыла, выражение лица изменилось, Гукова улыбнулась и кивнула на клубок.

– Нравится вам моя Жучка?

Пока, растерявшись, я собирался с мыслями, начала канючить:

– Дай, гражданин начальник, сигаретку. С Жучкой сейчас догуляю и покурю.

Я окончательно убедился в выводе, что без приглашения психиатра из городской больницы не обойтись. Но активисты, даже узнав о новых чудачествах Гуковой, надеялись все же разобраться самостоятельно. Взяли ее в круг и начали, будто в шутку, швырять от одной к другой. Потом не заметили, как разожглись, наградили несколькими  зуботычинами

– Получай, сука. Знай, как дурочку валять!

– Не одной тебе, всем на «психушку» хочется!

– В больничке свобода, свидания каждый день, передачи. Ишь чего зажелала!

Гукова, отлетая от Шумариной, обмякла вдруг и резко повалилась наземь. Замерла Светка, не дышит. Забегали все, контролеров позвали, откачали Гукову совместными усилиями. Дежурный офицер приказал посадить ее пока в одиночную камеру. Помогло. Наутро после припадка Гукова стала тихой и смирной, лишь незначительно себя проявила: призналась пятидесятилетнему старшине-контролеру в любви, обещала развестись ради него с мужем и бежать хоть на край света.

11

Хмельникова, как и в прошлый раз, вошла без стука, уселась на мягкий стул Надежды Викторовны.

– Соскучились? – спросила, кокетливо улыбаясь. – Так вот я, полюбуйтесь!

Слава богу, подумал, что хоть коленки не заголяет.

– Хмельникова, ты можешь быть вежливее? Ты почему не постучала в дверь, прежде чем войти?

– Не надо, не старайтесь понапрасну, учитель, – великодушно позволила колонистка. – Уж в школе вашей науки наслушалась, хватит. Семья, постель, дети – божечки! – лениво потягивается.

– О семье, Оксана, мы продолжим, и очень подробно, на уроках, а сейчас ответь мне на такой вопрос: как думаешь вести себя в отделении?

– А никак!

Невозмутимым тоном я повторяю вопрос:

– И все же, как думаешь себя