Трудные дети и трудные взрослые: Книга для учителя - Владимир Иванович Чередниченко

Забыла, что на кладбище тебе прогулы ставят?

Гукова, судя по всему, так просто сдавать свои позиции в отделении не собиралась. За ее спиной сгрудились с хмурыми лицами Чичетка, Шумарина, Бубенцова и другие девчата, которым подобная выходка новенькой тоже не понравилась.

– Что за цирк, божечки! – снисходительно измерила их взглядом Хмельникова. – Попробуйте меня пальцем тронуть. Знаете, что за мной труп на томской зоне? Нет? Так пойдите узнайте...

Отступили девчата, дрогнули. А Гукова сразу же прибежала ко мне.

– Правда, что за Хмельниковой труп на томской зоне?

Расспросив о столкновении, случившемся в комнате, ответил как есть:

– Да, воспитанница одна погибла. При невыясненных обстоятельствах.

Больше Гукову ничего не интересовало. И я не задерживал ее, попросил лишь позвать в воспитательскую Хмельникову.

– Хорошо, сейчас позову.

Оксана вошла без стука. Прошла, картинно раскачивая бедрами, по воспитательской. Отодвинула ногой табурет, предназначенный воспитанницам, уселась на мягкий стул Надежды Викторовны.

– Ну! Я вас внимательно приготовилась слушать, – сообщила она, подпирая руками подбородок.

Хмельникова выглядит эффектно, броско, а голубые, очень красивые глаза смотрят с вызовом и заметной недоброжелательностью.

– У тебя... – говорю ей то, что в данный момент осужденная меньше всего ожидает услышать, – ...красивые глаза.

Оксана, кажется, действительно удивлена, она даже отодвигается подальше от моего стола вместе со стулом и вдруг демонстративным жестом вызывающе оголяет коленки. Я автоматически фиксирую это взглядом, а Хмельниковой уже повод для торжества.

– Глаза, говорите? – спрашивает насмешливо. – Чего ж тогда на ноги мои пялитесь?

Это не первые дни работы в колонии, и меня уже не так просто вывести из равновесия. Хмельникова, ощущая это, пробует зайти с другой стороны.

– Божечки! – спохватывается, всплескивая руками. – Вспомнила! Да мы же знакомы! В Москве виделись. Да... да... В кабаке. Именно! Вас трое за столиком было. Водки много, закуски... Вы еще с «метелкой» [«Метелки» – так в отдельных группах молодежи называют девочек легкого поведения.] рыжей два танца подряд, да?.. А потом меня пригласили, ну, вспомнили?

Собеседница, очевидно, физиономистка. Она пытливо и напряженно всматривается в мое лицо, пытаясь угадать, мог ли разгуливать по московским ресторанам, забыв спьяну, сколько раз и каких «метелок» приглашал танцевать. А быть может, и не только танцевать...

Неожиданно для себя я решаю сыграть в «поддавки», и все сразу «вспоминаю»:

– Вот как, так значит та рыжая это ты была? – спрашиваю так, вроде бы всю жизнь мечтал об этой встрече. И это – вместо ожидаемой морали... На лице Хмельниковой  полное разочарование.

– Я рыжая? Да вы что, спятили? Да и не была я никогда в Москве.

– Я тоже.

Поняв, что попала впросак, она как за спасательный круг хватается за, очевидно выработанный на допросах у следователей-мужчин, способ самозащиты, – еще больше оголяет коленки и улыбается дерзко:

– Что это вы?.. Так...

– А как надо?

Я резко и весьма неожиданно для собеседницы выхожу из-за стола, долго стою спиной к ней, глядя за окно.

– Знаешь что, милая, – говорю устало, – я не хочу больше разговаривать с тобой и видеть тебя не хочу. У меня трудная профессия. И не так много сил, чтобы развлекать кого-то баснями о встречах с какими-то «метелками» в ресторанах. Я могу пытаться помогать вам, оступившимся, но лишь тем, кто хочет моей помощи. Ты – не хочешь. Ты – свободна. Можешь идти, – заканчиваю свою короткую речь жестко и достаточно холодно.

Тягостная пауза длится недолго, но я чувствую, что подчиняться моему требованию она не собирается.

– Ты свободна. Иди! – повторяю настойчиво, почти требовательно.

Она сидит, словно закаменела, и я убеждаюсь в этом, повернувшись к ней лицом.

– Скажите, – начинает робко, – это правда, что пишете книгу о нашем отделении? И сейчас запишете в блокнот все, что наговорила вам про ресторан и «метелок»?

Я снова занимаю место за столом.

– Отдельные фразы, обороты речи, которые потом будет трудно воспроизвести по памяти, записываю. О ресторане, «метелках» и так запомню.

– Вы и обо мне напишете?..

Улыбка у Хмельниковой во весь рот. А в зрачках беспокойство бегает.

– О тебе обязательно! Ты у нас прямо персонаж для боевика. Такой агрессивной еще у нас не было. Твоя персона, уверен, наверняка вызовет у читателя отвращение.

– ...Что я подлюга, убийца, извожу ментов, издеваюсь над девками в отделении? – роняет Оксана сквозь стиснутые зубы.

– Вот именно.

– Это же все будут читать, божечки! А если я сегодня, сейчас войду в актив и стану хорошей? Как писать тогда будете?

– Придется так и написать, – говорю я, выражая сожаление.

– А если я действительно положительной стану – поверите?

– Поверю.

– После всего, что было?

– А что было?

Я и сам позже удивлялся, как быстро удалось сбить с Хмельниковой первую спесь. Расположить ее к искреннему, без прежних ужимок и коленок, рассказу о пережитом.

7

– Колония в Томске совсем не похожа на мелитопольскую. Большая! Божечки, четыре отряда! И Хозяин там мужчина, подполковник. Иваном Генриховичем зовут. Меня как привезли, переодели, воспитатель Зимина пришла. «И откуда ты, деточка, такая интеллигентная?» – спрашивает. Это потому, что баню я их обложила всеми матерщинными словами, которые в тюрьме и на этапе выучила. Да разве можно тот свинюшник баней назвать, божечки!

На второй день я во дворике прогуливалась, на облака через колючую проволоку смотрела. Только воздуха вдохнула, а тут опять Зимина идет, божечки.

– Заходи в камеру, – говорит.

Я упираюсь.

– Еще час не прошел, – спокойненько так ей отвечаю.

– Откуда знаешь? Дома под заборами валялась, потеряла, небось, счет времени.

Ну, я ей ответила... Отсидела, правда, десять суток в дизо, но потом – какая радость – передали меня Цветочку. Божечки, это же совсем другой человек – воспитатель Цветкова. В дизо я песни с девками этапные пела – назло Зиминой. На лампочку за компанию выла. От прогулки отказывалась. А когда дежурный силой поволок, за руку его укусила. Контролер озверел.

– Тронешь пальцем, – на всякий случай его предупредила, – скажу Хозяину, что изнасиловать пытался.

Божечки, поверил. Не дал воли кулакам. Позвал другого контролера, связали