Архангел - Роберт Харрис

О'Брайен посмотрел назад, на убегающую в темноту ленту шоссе.

— Кажется, прямо по нашей дороге, только в обратную сторону. Спутник на постоянной орбите в двадцати тысячах миль над Индийским океаном. Вы только подумайте, каким маленьким стал наш мир, Непредсказуемый! Клянусь, у меня такое чувство, что он лежит у меня на ладони. — Репортер усмехнулся и наклонился к аппарату, двигая его кругами, пока антенна не уставилась прямо на юг. Аппарат тотчас издал писк. — Есть. Зацепили птичку! — Он нажал кнопку, и свист прекратился. — Теперь подключаем телефонную трубку — вот так. Дальше набираем ноль-четыре, наземную станцию в Эйке, в Норвегии. А теперь набираем номер. Легче не бывает.

Келсо осторожно приложил ухо к трубке. Он услышал гудки где-то далеко, в Америке, а затем мужской голос: «Отдел новостей».

Келсо закурил новую сигарету и отошел от «тойоты». О'Брайен сидел на переднем сиденье, включив освещение, и, даже несмотря на поднятые стекла, его голос был слышен в холодной тишине.

— Да, да, мы на шоссе... На полпути, наверное... Да, он со мной... Нет, у него все в порядке. — Открылась дверца, и до Келсо донесся крик О'Брайена: — у васвсе в порядке, профессор? Келсо поднял руку.

— Да, — продолжал О'Брайен, — в полном порядке. — Дверца захлопнулась, и он, наверное, понизил голос, потому что больше Келсо почти ничего не мог расслышать. — Будем там около девяти... конечно... хороший материал... так мне кажется...

Что бы О'Брайен ни имел в виду, Келсо не понравился его тон. Он подошел к машине и открыл дверцу.

— Ладно, нам пора двигаться, Джо. Привет. — О'Брайен положил трубку и подмигнул Келсо.

— Что именно вы им сказали?

— Ничего особенного. — У репортера был вид провинившегося мальчишки.

— Что значит «ничего»?

— Ну ладно, я должен был швырнуть им хотя бы косточку, Непредсказуемый. Дать им общее представление...

— Общее представление? — Келсо перешел почти на крик. — Мы же договорились о конфиденциальности...

— Но они же никому не скажут, понимаете? Я просто не мог исчезнуть, не введя их хотя бы слегка в курс дела.

— Боже! — Келсо привалился к боку машины и поднял глаза к небу. — Что же я делаю?

— Хотите кому-нибудь позвонить, Непредсказуемый? — О'Брайен махнул ему телефонной трубкой. — Жене? За наш счет.

— Нет, сейчас я никому не хочу звонить. Спасибо.

— А Зинаиде? — вкрадчиво спросил О'Брайен. — Почему бы не позвонить Зинаиде? — Он вылез из машины и втиснул трубку в руку Келсо. — Давайте. Я вижу, что вы обеспокоены. Это так просто. Ноль-четыре, и дальше ее номер. Только не болтайте слишком долго. А то ваш приятель отморозит себе все места.

Он зашагал прочь, размахивая руками, чтобы согреться, а Келсо после недолгого колебания сунул руку в карман в поисках картонки с адресом и телефоном Зинаиды.

Ожидая, пока соединят, он пытался представить себе ее квартиру, но не мог — он почти ничего не знал о Зинаиде. Он смотрел на юг вдоль шоссе М8, на темную массу убегающих туч, словно спасающихся от какого-то бедствия, и представлял себе маршрут своего звонка: из этого небытия — к спутнику над Индийским океаном, оттуда — на другой конец земли, в Скандинавию, и далее в Москву. Прав О'Брайен: можно находиться в пустыне, а мир будет казаться таким крошечным, что ему впору уместиться у вас на ладони. Он слышал, как длинными гудками отзывается ее номер, и ему хотелось услышать ее голос, убедиться, что у нее все в порядке, и одновременно не хотелось, потому что квартира была для нее сейчас самым опасным местом.

Номер не ответил, и он положил трубку.

Теперь настала очередь Келсо вести машину, а О'Брайена — спать, но даже во сне репортер не знал покоя. Спальный мешок он застегнул до самого подбородка. Спинка его сиденья находилась почти в горизонтальном положении. «Ух, — пробормотал он и почти сразу же, с еще большей силой, выдавил из себя: — Ух!» Потом зевнул, подобрал колени, распластался, как выброшенная на берег рыба, и захрапел. Затем почесал между ног.

Келсо крепко сжимал руль.

— Можете вы хоть чуть-чуть помолчать, О'Брайен? — сказал он, не отрывая глаз от ветрового стекла. — Так, для разнообразия, в качестве услуги человечеству вообще и мне в частности, не могли бы вы заткнуть свою необъятную пасть носком?

Впереди ничего не было видно, кроме все новых и новых участков дороги, выхватываемых светом фар. Навстречу изредка попадалась машина, не переключавшая дальний свет на ближний и слепившая глаза. Примерно через час они обогнали тот грузовик, что раньше промчался мимо них. Шофер снова приветственно загудел, и Келсо просигналил ему в ответ.

— Ух, — пробормотал О'Брайен, повернувшись при этом звуке. — У-ух.

Шуршание покрышек об асфальт оказывало гипнотическое действие, и мысли Келсо становились бессвязными, беспорядочными. Подумалось, каким был бы О'Брайен на настоящей войне, где ему действительно пришлось бы воевать, а не снимать репортаж. Потом подумал, каким был бы на войне он сам. Большинство мужчин его поколения, которых он знал, задавали себе этот вопрос, словно тот факт, что им не пришлось сражаться, делал их неполноценными — оставлял пустое место там, где должна была находиться война.

Возможно ли, что отсутствие войны — это великое счастье и благо — опошлило людей? Ведь все на свете стало ужасающе пошлым, разве не так? Наступил век пошлости. Опошлилась политика. Опошлились людские заботы: закладные, пенсии, опасность пассивного курения... Господи! Он взглянул на О'Брайена: вот во что мы превратились, думая о пассивном курении, тогда как наши отцы и деды думали о том, как не погибнуть от пуль или под бомбами!

Потом появилось чувство вины. Что он этим хотел сказать? Что хочет войны? Или хотя бы холодной войны? Но это правда, признался он себе, ему действительно не хватает холодной войны. Он был в некотором роде рад, когда она закончилась. Конечно, ведь победила справедливость, и все такое. Но пока эта война продолжалась, люди, подобные ему, знали, на какой почве они стоят, могли сказать: мы, быть может, не вполне отдаем себе отчет, во что верим, но в это мы уж точно не верим.

А когда холодная война кончилась, все для него пошло наперекосяк. Ну прямо анекдот. Он и Мамонтов, жертвы-близнецы краха Советского Союза! Оба осуждают пошлость современного мира, оба погружены в прошлое и оба в поисках тайн товарища Сталина...

Он поморщился, вспомнив слова Мамонтова:

«Вы так же одержимы им, как и я».

Тогда он в ответ только рассмеялся. Но теперь, когда подумал об этом снова, фраза поразила его своей обескураживающей проницательностью, и он поймал себя на том, что все время возвращается к ней. А за стеклами машины становилось все холоднее, и дорога по-прежнему убегала в бесконечную морозную тьму.

Он вел машину уже четыре часа, и у него затекли ноги. 6 какой-то момент он даже задремал за рулем, рывком проснувшись, когда «тойота» запетляла посередине дороги, а прерывистые белые полосы, ярко блестевшие в свете фар, вонзились в него, как копья.