Архангел - Роберт Харрис

Через несколько минут они проехали мимо чего-то вроде стоянки грузовиков. Келсо резко затормозил, остановился и подал назад. О'Брайен, заворочавшись, медленно просыпался.

— Почему мы остановились?

— Бензобак пуст. И мне надо передохнуть. — Келсо выключил зажигание и начал массировать шею. — Давайте сделаем привал?

— Нет. Надо двигаться. Налейте нам по чашке кофе. А я заправлю бак.

Они повторили прежний ритуал. О'Брайен выбрался из машины на холод и перелил в бак две канистры, а Келсо вышел, чтобы закурить. Ветер здесь был по-северному колюч, он со свистом продирался сквозь невидимые в темноте деревья. Где-то рядом слышался шум воды.

Когда Келсо вернулся к машине, О'Брайен сидел на водительском месте, включив освещение салона, и, водя электробритвой по подбородку, изучал карту. Неподходящее время для бодрствования, подумал Келсо. Он не находил в этом ничего хорошего. Подобная ситуация ассоциировалась у него с чрезвычайным положением, бедой, заговором, бегством, печальной необходимостью найти укрытие после ночной операции.

Ни один из них не произнес ни слова. О'Брайен убрал электробритву и засунул карту в карман на внутренней обшивке дверцы.

Откинутое сиденье еще хранило тепло, как и спальный мешок, и через пять минут, вопреки всем своим тревогам, Келсо заснул глубоким сном, а когда через несколько часов проснулся, было такое впечатление, что они пересекли некую черту и оказалисьсовершенно в другом мире.

Незадолго до этого, когда Келсо еще сидел за рулем, майор Феликс Суворин наклонился, чтобы поцеловать спящую жену Серафиму.

Сначала она подставила ему щеку, но затем, видимо, передумала. Теплая мягкая рука выпросталась из-под пухового одеяла и притянула его за затылок. Он поцеловал ее в губы. От жены пахло духами «Chanel»: отец привез ей их с последней встречи Большой восьмерки.

— Сегодня ты не вернешься, — прошептала она.

— Вернусь. — Нет.

— Постараюсь тебя не будить.

— Разбуди.

— Спи.

Он приложил палец к ее губам и выключил лампу у изголовья. Свет из коридора позволил тихо выйти из спальни. Он слышал дыхание мальчиков. Бронзовые часы показывали 1. 35. Он пробыл дома два часа. Дьявольщина. Сел в кресло с позолотой, стоявшее возле двери, надел ботинки и снял пальто с резной деревянной вешалки. Квартира была обставлена в соответствии с какими-то «глянцевыми» западными журналами и стоила гораздо больше, чем он, майор Службы внешней разведки, зарабатывал; честно говоря, на его зарплату они не могли бы купить даже эти журналы. Все оплачивал тесть.

В прихожей Суворин посмотрелся в застекленную репродукцию с портрета работы Джексона Поллока. Суворину показалось, что его морщины слились с морщинами лица на портрете. Я уже слишком стар для подобных игр, подумал он. Я давно уже не мальчик.

Информация о том, что «Дельта» вылетела без Келсо Непредсказуемого, достигла Ясенева вскоре после двух часов дня. Полковник Арсеньев произнес несколько цветистых фраз — и, разумеется, запротоколировал свое мнение в более сдержанных выражениях — о том, что он крайне удивлен тем обстоятельством, что Суворин не проследил за отбытием историка. Суворин в ответ едва не поинтересовался язвительно, каким образом он должен был одновременно заниматься поисками исчезнувшего Мамонтова, контролировать действия милиции, искать тетрадь Сталина и препровождать независимого во всех отношениях западного ученого в «Шереметьево-2» — и все это имея в своем распоряжении только четырех человек.

Кроме всего прочего, это казалось уже не столь важным после того, как агентство «Интерфакс» распространило известие об убийстве Папу Рапавы со ссылкой на неназванные милицейские источники, утверждавшие, что старика убили при попытке продать западному журналисту тайные бумаги Сталина. Возмущенные депутаты от компартии уже потребовали поставить этот вопрос на обсуждение в Думе. Администрация президента связалась с Арсеньевым, от имени президента требуя объяснить: что, вашу мать, у вас там происходит? Человек шесть репортеров толпились возле дома Рапавы, и еще больше — осаждали управление милиции, но милицейское начальство лишь разводило руками.

Впервые Суворин воздал должное старым временам, когда новостями становилось лишь то, что благоволил сообщить ТАСС, а все остальное ничтоже сумняшеся объявлялось государственной тайной.

Он сделал последнюю попытку выступить в роли адвоката дьявола. Не создается ли впечатление, что все это раздуто без всякой меры? Не подыгрывают ли они Мамонтову? Что может быть в сталинской тетради такого, что воспринималось бы столь болезненно в наше время?

Арсеньев улыбнулся — это был зловещий признак.

— Когда вы родились, Феликс? — спросил он с нарочитой вежливостью. — В пятьдесят восьмом? В пятьдесят девятом?

— В шестидесятом.

— Ах, в шестидесятом! А я, видите ли, родился в тридцать седьмом. Деда моего... расстреляли. Двое дядей не вернулись из лагеря. Отец погиб нелепой смертью во время войны — под Полтавой, пытаясь остановить немецкий танк бутылкой с зажигательной смесью, и все потому, что товарищ Сталин объявил предателями всех, кто попадет в плен. Поэтому я не склонен недооценивать товарища Сталина.

— Простите...

Но Арсеньев только махнул рукой. Он возвысил голос, лицо его покраснело.

— Раз этот подонок хранил тетрадь в тайнике, значит, у него были на то причины, уверяю вас. И если Берия ее выкрал, то тоже неспроста. И если Мамонтов пошел на риск, замучив до смерти этого старика, значит, дело того стоило. Поэтому, пожалуйста, найдите тетрадь, Феликс Степанович, будьте так добры. Найдите ее.

И Суворин сделал все, что было в его силах. Он связался со всеми экспертами по идентификации документов. Словесный портрет Келсо был передан на все посты милиции в Москве, а также на все посты ГАИ. Фактически Суворин подключился к расследованию убийства, которое вела милиция, и благодаря этому у него появились дополнительные источники информации. Вместе с милицией они выработали общую линию по отношению к прессе. Суворин поговорил с другом своего тестя, владельцем многих газет в России, и попросил его о сдержанности со стороны журналистов. Он велел Нетто покрутиться вокруг Вспольного переулка, организовал наблюдение за квартирой дочери Рапавы, Зинаиды, которая как сквозь землю провалилась, а после десяти вечера приказал Бунину проследить за клубом, где она работала.

В одиннадцать Суворин ушел домой.

А в час двадцать пять ночи раздался звонок. Зинаида нашлась.

— Где она была?

— Сидела в своей машине, — сказал Бунин. — Возле отцовского дома. Мы следовали за ней от клуба. Выжидали, пытаясь выяснить, не назначила ли она кому-нибудь встречу, но никто не появился, и мы ее взяли. Мне кажется, ей пришлось с кем-то драться.

— Почему ты так думаешь?