Портрет мертвой натурщицы - Дарья Дезомбре

— Давайте помогу, — рыцарственно предложил свои услуги Андрей, подойдя поближе.

— Ты-то? — Она смерила его пренебрежительным взглядом. — Глиста в костюме?

Андрей усмехнулся, достал корочки. Тетка с трудом разогнулась, посмотрела не в книжицу, а на капитана, подбоченилась и смилостивилась:

— Ну раз так, тащи!

Андрей поднял коробку под ее критичным оком, поставил на прилавок.

— Куда ставишь, чеканутый?! Тут же гигиена, продукты ло́жатся!

— Да куда ставить-то? — сдавленным голосом сказал Андрей, вновь подхватив от испуга коробку.

— Ишь, налился, что твоя свекла! — улыбнулась, наконец, продавщица. — Отсюда и ставь на полочку. А я потом разложу. — И пояснила застенчиво: — Консервы там у меня.

— Ясно, — со скрипом разогнулся Андрей.

— Пришел-то чего? — Она деловито протерла прилавок несвежей тряпкой. — У меня вроде никто тут не хулиганил.

— Хотел узнать, магазинов других продовольственных в округе нет?

— Не-а. Летом грузовики жратву развозят, а зимой чего? Только я торгую, и в Дедово стекляшка. Но до Дедова еще километров двадцать пилить. Каждый день не накатаешься.

Андрей кивнул и достал из внутреннего кармана фотографию Бакрина:

— Человечка ищу. Не видала?

Продавщица отложила тряпку, обтерла о грязноватый халат руки и взяла снимок.

— Ну, видела недавно, — буднично сказала она, отдав ему фото и снова принимаясь драить прилавок.

— Когда? — Андрей схватил ее за руку. Она взмахнула тяжелыми от туши ресницами.

— Так вчера. После семи пришел: я табличку вешала «Закрыто» — гляжу, явился. Ну, поскандалили чуток — он, мол, обслужите. А я ему — у меня дети не кормлены. Завтра приходи.

Андрей посмотрел на часы. Было около полудня.

— И сегодня еще не приходил?

— Не-а, — продавщица улыбнулась. — Не боись, прикандыбасит, куда денется?

Андрей улыбнулся в ответ:

— Ладно. Подожду. Ты только виду не подавай, что я о нем спрашивал. Обслужи, как обычно.

— Я те что, дура деревенская? — обиделась тетка. — Все будет в ажуре, мильтончик. Иди себе, отсиживай точку в засаде!

И демонстративно повернулась раскладывать товар по полкам. А Андрей довольно улыбнулся и, отъехав на машине метров на двадцать в сторону, приготовился ждать.

А пока ждет, решил набрать Машин номер и обрадовать ее нежданной зацепкой.

В тот раз после стычки он вколол ей какое-то очень сильное снотворное — пошли вторые сутки, а она до сих пор не могла прийти в себя. И дело не только в кружащейся, как в вальсе, голове и слабости в ногах. Она поняла, что потеряла надежду. Те сутки, что она ждала его со злосчастным осколком тарелки наготове, должны были привести ее к свободе, а привели к этому странному месту с большими окнами, занавешенными в несколько слоев старой пленкой, вроде плотного полиэтилена.

За полупрозрачными, чуть колышущимися импровизированными занавесями угадывались мелкие квадраты явно выбитых стекол — нещадно сквозило декабрьским холодом. И далее намечался совсем не городской пейзаж, подавали голос какие-то птицы. Но больше никаких шумов — ни человечьего голоса, ни звука мотора…

Света все равно попыталась бы позвать на помощь, но с тех пор, как она очнулась, он постоянно был где-то рядом. Она слышала его шаги за стеной: он устроил себе там лежбище, оставив ее спать прямо на бетонном полу. Тело ломило от холода, но ей уже стало все равно: скорей бы он закончил ее рисовать. Скорей бы он с ней закончил.

— Я ненадолго отъеду, — сказал он, зайдя на ее «половину», — за едой.

Она равнодушно на него посмотрела — смешно. Прям как заботливый муж. Какое ей дело, когда он вернется и за чем пошел? Один глаз у него был красный, налившийся кровью, а под ним — синяк. След ее единственного и недостаточного по силе удара. Надо было бить его, бить, пока была возможность, пока он не забился бы в предсмертной судороге! Что она за дура такая! Как могла так дать маху! Она почувствовала, что руки непроизвольно сжались в кулаки.

Но он уже не смотрел на нее, а, чуть прихрамывая, открыл небольшую дверь, впаянную в огромные железные ворота, и пропал. Света обессиленно закрыла глаза. Ей привиделся почему-то самолет: большой, сверкающе-белый, на котором она единственный раз летала с мамой за границу в Турцию. Острый укол счастья (в кои-то веки они летели, а не ехали по льготе железнодорожницы на поезде!), предвкушение чистой каникулярной радости: неба и совсем другого, южного, солнца…

Внезапно она распахнула глаза: под столом, к которому он пристегнул ее игривым, в розовом плюмаже, явно из какого-то секс-шопа наручником, лежал предмет, похожий в полумраке на корпус того самого самолета. Это был ржавый токарный шпиндель: тяжелое массивное веретено. Она посмотрела на него и — отвернулась. Потом снова глянула: он лежал в пыли, совсем недалеко. Она могла легко до него дотянуться. А дотянувшись, использовать, как железную дубинку. Чтобы убить его, наконец.

Она потянулась к шпинделю и ойкнула: ребро ножки стального стола оказалось острым. Света с удивлением смотрела, как из пореза идет кровь, стекая вниз и пятная розовый плюмаж и железо наручника. Она притянула руку к груди и почувствовала, как болтается тот на руке — кровь липкая, теплая, смазала холодную сталь. И сама рука заметно похудела: Света уже вторые сутки ничего не ела.

Света замерла, неверяще глядя на наручник: нет, она отказывалась вновь впускать в душу надежду. Другой рукой потянула браслет с окровавленной кисти. Он застрял на костяшке большого пальца, и Света снова надавила резким движением на острую грань ножки стола — кровь стала идти сильнее, капать на пол. Но Свете было не до боли — от свободы ее отделяло совсем чуть-чуть, и она знала — если понадобится, она сломает кость, которая мешает браслету пройти последние сантиметры.

Она отодвинулась от стола, чтобы максимально натянуть цепочку между браслетами, и снова нажала, пытаясь сорвать один с руки. На секунду стало очень больно, а потом наручник, скользнув вниз по ножке стола, упал с легким звоном на бетонный пол. А она — она вновь оказалась свободна.

Андрей ждал Бакрина, а дождался — Машу. Ее подвез Хмельченко, вставший в засаде за пятьсот метров отсюда, при выходе на трассу. Маша села рядом, взяла его руку в свои.

— Я чувствую, он где-то тут. Больше негде.

Он кивнул:

— У нас, кроме дачи, зацепок все равно нет. Я тут подружку Васину встретил — по детским дачным играм. Так она рассказала, что они здесь все облазили в юные годы. Здесь какие-то то ли церкви, то ли монастыри стоят в развалинах. Да и леса — не маленькие. Где-то далеко от людей должна быть у него лежка, как у дикого зверя.