Мой неповторимый геном - Лона Франк

Она углубилась в бумаги.

— У вас оба аллеля — укороченные, — услышала я — и швырнула ручку на стол.

Так и есть. Я знала это. Полное генетическое фиаско: два укороченных варианта, хуже некуда. Моя проклятая депрессия не пришла ко мне из ниоткуда. Она глубоко сидит во мне, — посетовала я, вспоминая свой визит к Хенрику Хансену и его индекс невротизма. Если бы это что-то объясняло, я могла бы рассказать о трех попытках суицида в моем семействе. В ответ на мои стенания по поводу того, какая я невезучая, Моос Кнудсен многозначительно улыбнулась.

— Вам не приходит в голову, что «плохой» генный вариант может быть полезен? — спросила она.

— Полезен? Но для чего? — не поняла я.

— Возьмите укороченную версию SERT-гена. Если бы от нее были одни беды, разве сохранилась бы она за миллионы лет эволюции? И почему она встречается так часто? Почти пятая часть европейцев — носители двух ее копий, как вы. А вдруг с этим связаны какие-то преимущества?

Есть над чем подумать. Но если честно, не представляю, в каких ситуациях может пригодиться ранимость. Вероятно, те, кто особенно остро ощущает жесткость нашего бытия, способны лучше выразить свои ощущения? Моос Кнудсен согласно кивнула и спросила, что говорит личностный тест о моем факторе открытости. Да, этот показатель у меня довольно высок.

В ответ Моос Кнудсен сообщила, что, по-видимому, открытость — это фактор, связанный с когнитивной пластичностью и повышенным риском депрессии. Значит, укороченный вариант SERT-гена делает своего обладателя более восприимчивым, но также и более душевно ранимым. Есть указания на зависимость эффекта этого гена от возраста. Даже если личности, несущие этот вариант и не обладающие им, одинаково открыты, первые сохраняют это качество с годами, а вторые утрачивают[85].

— Открытые люди лучше поддаются психотерапии, а кроме того, лучше переносят соматические заболевания, — добавила она.

Это, конечно, будет согревать меня в будущем, когда на меня обрушатся телесные недуги, например сердечно-сосудистые, — спутники несговорчивости.

— Однако это еще не всё. В последние годы особо чувствительные люди стали привлекать к себе все больше внимания. По данным американского психолога Элейн Арон, их можно встретить в любой области «вселенной», описываемой пятифакторной моделью. Они все разные, одни из них экстраверты, другие невротики, но объединяет их всех то, как они реагируют на окружающий мир. Им нужно больше времени на обработку информации, зато они точнее улавливают малейшие нюансы. Их раздражают громкие звуки и неприятные запахи, они менее толерантны к стрессам и неблагоприятным ситуациям в целом. Арон полагает, что такие сверхчувствительные люди составляют пятую часть населения Земли[86].

Сейчас Моос Кнудсен и ее коллеги занимаются тем, что выясняют обстоятельства их жизни в раннем детстве, с тем чтобы лучше понять, как формируется этот тип личности.

— Мы уже можем сделать предварительный вывод: гиперчувствительные люди, выросшие в спокойной обстановке, не просто обходят проблемы, но переносят их лучше, чем все остальные, — сказала она.

Я не верила своим ушам.

— Часто это артистичные, творческие или весьма разносторонние люди.

Она посмотрела на меня.

— Не хотите ли заполнить пару опросников? Они касаются чувствительности и отношений с родителями. Возможно, вы станете первым испытуемым в нашем проекте.

— Да, конечно, — с готовностью согласилась я.

Мне нужно было ответить на 50 вопросов, оцениваемых баллами от 1 до 7, что я и сделала без заминки. Сесиль Лоэ Лихт, молоденькая сотрудница, отвечающая за эти исследования, забрала листочки с ответами, пообещала тут же их просмотреть и все мне рассказать.

А пока я спросила Моос Кнудсен, что можно ожидать от исследований генетики личности. Насколько я знаю, пока поведенческая генетика располагает небольшой пригоршней генов, сведения о них базируются на относительно небольшом числе исследований и выводы носят исключительно статистический характер. Но как она думает, настанет ли день, когда, глядя на генетический профиль человека, можно будет ему посоветовать, как строить свою жизнь? Например, сказать родителям, какое окружение предпочтительнее для их ребенка и чего следует избегать?

Моос Кнудсен задумалась.

— Еще несколько лет назад я, возможно, дала бы вам более оптимистичный ответ. Но дело в том, что в игре участвует гораздо больше генных вариантов, чем те, о которых мы знаем сейчас, и их сочетание несомненно очень важно. Выяснение всех этих вещей требует длительных исследований.

И они уже начинаются. Например, европейский проект IMAGEN объединяет ученых всех континентов, которые на протяжении уже 4 лет ведут наблюдения за 2 тысячами подростков. Испытуемые регулярно проходят сканирование головного мозга, психологические тесты, отвечают на вопросы об образе жизни. И самое интересное — у всех них тестирован обширный набор генов. Участники проекта надеются создать некую личностную структуру для каждого подростка, на основании которой можно было бы предвидеть, какие психологические и поведенческие проблемы могут ожидать его в будущем, и принять превентивные меры[87].

— Ко всему этому нужно еще как минимум добавить генетический профиль каждого. Тогда мы поймем, с каким багажом он вступает в жизнь, — вставила Моос Кнудсен. — Психиатры изо всех сил бьются над проблемой предотвращения патологий. И если найдется что-то, служащее индикатором риска, это уже будет очень хорошо.

Она на минуту задумалась, а потом произнесла:

— Вот что удивительно: на каждой публичной лекции, посвященной генетике и психологии, в аудитории находятся люди, гневно восклицающие: «Я не хочу быть повторением своих родителей!» Услышав слова «наследственность» и «генетика», они немедленно трансформируют их в своем сознании в «неизменность». Но личность — это совместный продукт генов и среды, и хотя мы не являемся абсолютно свободными в своем выборе, простор для него есть, причем на протяжении всей нашей жизни.

В дверь заглянула Сесиль Лихт, помахивая листочками с результатами анализа моего опросника. Приглушенным голосом она сказала, что я несомненно отношусь к категории гиперчувствительных личностей.

* * *

Через несколько дней после посещения Копенгагенского университета я привела в систему всю имеющуюся у меня информацию. Получилось что-то вроде каталога неблагоприятных генных вариантов. И откуда их столько набралось?