Восход Сатурна - Влад Савин

— Мужики, я не о том. Если про Шлиффена, то у него слабым местом было то, что он психологически «подвешивал» войну в неопределенность до самого последнего момента — смертельного удара правого крыла во фланг и тыл французам. А у немцев была тогда невероятная черта — в низах орднунг жесточайший, зато каждый командующий армией мог послать на… своего главкома, имея собственное мнение. Ей-богу, закон о сохранении количества бардака, который можно лишь переместить, но не уничтожить. Потому требовалась жесточайшая исполнительская дисциплина и абсолютный контроль, когда каждый генерал должен знать, что при малейшем своеволии он будет тотчас же снят, разжалован и подвергнут чему-то страшному. Вместо этого их главный Штаб отпустил поводья, доверившись «междусобойчику» командующих армиями. И те, радостно повизгивая, устремились за чинами и орденами — бить французов.

Нет, генералы не были пораженцами-вредителями и агентами французского империализма. Они просто искренне не понимали специфики новых условий, когда мало каждому делать свое дело на своем месте, но еще и надо играть на общую обстановку, на соседа. Ладно, что сам Клюк увлекался тем, что шахматисты называют «пешкоедством», здесь и сейчас. Но хуже всего было то, что командармы шесть и семь, Рупрехт и Зееринген, вместо того чтобы стоять в обороне на левом фланге, ломанулись вперед, как бешеные носороги, гоня французов на запад к Парижу — туда, где им по плану Шлиффена категорически не следовало бы быть! А Главком и Генштаб смотрели на это безобразие с олимпийским спокойствием вместо того, чтобы навести порядок. Проблемы со связью — а это трудно было заранее предусмотреть? А можно было еще проще. Как уже в эту, Отечественную войну, в штат наших гвардейских танковых армий официально входило звено «кукурузников» У-2 для связи: часто это оказывалось самым надежным, особенно в наступлении в оперативной глубине, впереди своей пехоты. Аэропланы четырнадцатого года — те же «кукурузники», хорошая погода, расстояние не слишком велико, да и чтобы устроить аэродром дозаправки, достаточно выставить бочку бензина на любое поле. Час-другой лёта — и депеши из армий уже на германской территории с телеграфом или прямо в Ставке.

Но удача и боги войны отвернулись от Германии. Ведь ВСЕ уроки той, прошедшей войны были тщательно проанализированы и учтены. Все — военные уроки. Организация, управление и связь в вермахте на этот раз стояли гораздо выше, чему французов и англичан. «Французские дирижабли, якобы бомбившие немецкие города» — и налет на Фрейбург в мае 1940-го. Единственный цеппелин над непокорным Льежем — и бомбежка Роттердама. Ускоренный марш правого крыла — и танковые клинья. Переодетый германский «спецназ» в Льеже — и Эбен-Эмайль, парашютисты на голландских мостах. Прорыв танковой группы Гудериана был по сути сражением у Самбре в августе 1914-го, на новой технической базе, доведенным до логического конца. Список можно продолжить — но что получила Германия в результате? В ту войну фронт был на чужой территории, вне собственно германской земли, на немецкие города не падали бомбы, Берлин не был взят, а условия капитуляции были намного более щадящими. Все уроки были напрасными — Германия навсегда утратила благосклонность богов войны.

— Вот — все немецкое мышление. Если бы тогда победили. А вот представим — что было бы если, сороковой год в четырнадцатом! «Шлиффен» полностью удался — 4 сентября 1914 года Париж был взят, Галлиени погиб в развалинах, а Жоффр застрелился. Франция капитулировала, полностью потеряв боевой дух (память о разгроме 1870 года была еще сильна; мог сработать психологический комплекс поражения и образ неодолимого врага). Но оставались еще — Англия, до которой не добраться, и Россия, заканчивающая мобилизацию. «Мы вернемся домой до листопада» — по пути на Восточный фронт. В 1914-м у немцев не было аналога плана «Барбаросса» — и при всех недостатках русской армии очевидно: взять Москву и Питер никак бы не получилось, тем более быстро. «Русских невозможно победить, хотя и России трудно быть победительницей». В пятнадцатом году немцы сосредоточили главные усилия на востоке — но не дошли даже до Смоленска. Так что и раньше вышло бы — позиционный фронт у Минска и Полтавы, где русская кровь защищает за английские деньги интерес британского капитала. «Если мы видим, что побеждает Германия — помогаем России, если Россия — Германии». Затем, после нескольких лет бойни — скорее всего, опять революция, сначала в России, затем в Германии. И все как в той истории — что изменилось?

— Да, тенденция, однако. Победы без пользы — и капитуляция в конце. Слушай — а ведь если подумать, Германии в веке двадцатом еще больше, чем России, досталось! Два разгрома с оккупацией, расчленение с отторжением, запрет иметь армию, немцы заграничные считаются людьми второго сорта — и все это с позиции второй или третьей державы мира!

— Простите, не понял. Вы немцев жалеете?

— Никак нет, товарищ комиссар третьего ранга. Просто рассуждаю о том, что по сути у нас и них одна историческая судьба. И одна беда — наглосаксонское кидалово. А посему будет разумно — Германская ССР в составе послевоенного Союза. Чтобы отныне — вместе. Естественно, после того, как всех запятнавших себя против нас мы найдем и повесим.

— Или заставить их урановую руду копать. Своих-то жалко, чем они виноваты, ну разве что предатели, враги народа и всякие там «лесные братья». Загнать туда всех бывших эсэсовцев, гестаповцев и прочих нацистов. Сначала поражается репродуктивная функция — попросту детей у этих тварей уже не будет. Затем дохнет иммунитет, можно скопытиться от любой простуды — и этим еще повезет. Потому что дальше выпадут волосы, ногти и зубы, а в завершение начнут, как при сифилисе или проказе, отпадать ткани снаружи и разлагаться органы внутри…

— Тьфу! Петрович, аппетит не порть! Это тебе Сирый рассказал?

— Нет, мужики, в самом деле. Объявить о высшей гуманности — отмене смертной казни. Вместо нее десять лет рудников — ну а что никто не доживет, мы-то при чем? Новодворскую бы туда. И всяких там либерастов, дерьмократов, правозащитников, отцов приватизации, акул отечественного капитализма.

— Смотрю я на вас, товарищи потомки, и удивляюсь. Кажется мне, что вы тех, кто во времени вашем остался, а также союзников наших гораздо больше ненавидите, чем фашистов.

(Вот блин! Анечка! Смотрит и слушает — даже кулачок сжатый в рот засунула и слово боится пропустить. Ну Петрович, язык без костей — что я теперь девочке про светлое будущее расскажу?)

— А это уже личное, товарищ комиссар третьего ранга. Все ж немцы в нашем времени никогда нам серьезных проблем не доставляли, скорее союзниками были, и не самыми худшими. Ну не выходит у них — прикидываться друзьями, лицемерить. Немец придет открыто — буду вас убивать и грабить, поскольку вы недочеловеки и должны быть мои рабы — огребет от нас по полной, станет нам союзником. А вот американец придет с улыбкой, «френдз», жвачку даровую будет раздавать, гуманитарной помощью — вот только после как-то незаметно окажется, что вы кругом ему должны, что все ваше имущество уже его, что вам вот это запрещено, а вот в это вам надлежит верить, и детей учить, как вам укажут, и жить, как разрешат — ну а если помрете, ай эм сори, ваши проблемы! Насмотрелись мы на такое — не забудем! Как и то, что паровозы надо давить, пока они еще чайники — и Америка сейчас еще не та, что в двухтысячном.