Мозг: прошлое и будущее - Алан Джасанов

Для бихевиористов упор на контроль поведения извне и отказ от учета внутренних факторов приводил к пренебрежению нейрофизиологией как таковой. Как ни парадоксально, диссертация самого Джона Уотсона была посвящена исследованию связи мозговой деятельности и поведения у крыс, но в дальнейшем он пришел к мысли, что уделять особое внимание центральной нервной системе не нужно. Уотсон был сторонником холистического подхода к биологии, сродни воззрениям, о которых я говорил в главе 5. По словам Уотсона, «бихевиориста интересует работа организма в целом», поэтому он должен «живо интересоваться нервной системой, но лишь как неотъемлемой частью организма в целом»[421]. Уотсон противопоставлял эту концепцию подходу сторонников интроспекции, которые, по его словам, считали мозг «черным ящиком», куда кладут все, что нельзя объяснить в терминах сугубо ментальных. Однако при этом Уотсон настаивал, что в его время науке и технике было еще не по силам справиться с задачей анализа мозговой деятельности, поэтому утверждал, что при его жизни ящик останется черным. Прошло 30 лет, и Скиннер по-новому обосновал, почему не нужно заниматься механизмами мозга. С его точки зрения нервная система лишь посредник, обеспечивающий причинно-следственные связи между средой и поведением человека. Коротко говоря, все самое интересное происходит не в мозге. А как человек заинтересованный прежде всего в предсказании и контроле поведения, Скиннер утверждал, что поэтому изучать мозг и не нужно, и не целесообразно. «Исследовать мозг нам не требуется, – постоянно говорил он, по воспоминаниям современников. – Ведь у нас есть оперантное обусловливание»[422].

По представлениям бихевиористов, среда обусловливает личность так же, как художник пишет картину. Окружение определяет содержание, окраску и последовательность жизни человека. Сегодняшние ученые иногда уподобляют мозг мощной машине, однако бихевиористы были больше склонны считать машиной окружение, которое внедряет и применяет правила подкрепления поведения и тем самым формирует людей, появляющихся на свет в наивном природном состоянии. Фатальный просчет бихевиоризма состоит в ложной дихотомии между пассивной личностью и активным окружением – именно этот контраст привел к превращению личности в субстрат для воздействия и не более того. Хотя любой бихевиористский эксперимент был основан на пристальном внимании к внешним факторам, никто не задумывался, как сама личность участвует в интерпретации Вселенной, в том числе и о роли мозга. Кроме того, бихевиористы ничего не могли сказать о сугубо внутренних процессах, не приводящих к наблюдаемым действиям. В их учении нет места внутренней жизни, мыслям и ощущениям, как нет места мозгу. Таков был дуализм бихевиористского толка: между внутренним и внешним проводилась четкая грань, и действующие силы помещались исключительно вовне личности – полная противоположность дуализму предшественников, в том числе Джеймса, которые полагали, что всем управляет дух или разум, действующий изнутри.

Философ Джон Серл, смеясь над бихевиористской позицией, рассказывал анекдот. Два строго объективных бихевиориста в постели подводят итоги после занятий любовью: «Тебе было очень хорошо, а мне?»[423]. Субъективных чувств для них не существует, только наблюдаемое поведение. Однако главная неудача поджидала бихевиоризм даже не в спальне. Психологи-бихевиористы все больше стремились описать человеческую деятельность высшего уровня в терминах обусловливания низшего уровня и все чаще сталкивались с серьезными недостатками своей теории как таковой. В 1959 году бихевиористскую систему ждал смертельный удар. Молодой лингвист Ноам Хомский опубликовал одну из самых ярких уничижительных критических статей в истории науки, а мишенью для нее стал лично Скиннер. Формально критика Хомского была рецензией на книгу Скиннера «Вербальное поведение», где делалась попытка описать человеческий язык с позиции оперантного обусловливания. Скиннер утверждал, что вербальные диалоги можно объяснить теми же отношениями стимула-реакции, которые формируются при обусловливании[424]. По мнению Скиннера, подкрепление связывает различные высказывания со сложными стимулами в реальном мире; таким образом, стимулы определяют, что именно говорится в том или ином контексте. Хомский не оставил камня на камне от этой идеи, назвав ее расплывчатой и упрощенческой[425]. Однако он не ограничился критикой содержания книги Скиннера, а рассмотрел все краеугольные камни бихевиоризма в более широком смысле и развенчал этот подход в целом, а не только применительно к языку. Его обзор «Вербального поведения» стал такой же крупной вехой в психологии, как и манифест Уотсона.

Хомский утверждал, что вне строго контролируемой обстановки бихевиористской лаборатории понятия стимула, реакции и подкрепления определены так плохо, что практически теряют смысл. Особенно сложно рассматривать с таких позиций ситуации с участием большого количества стимулов, в которых производится много различных действий. Скажем, если маленькая девочка заплакала после того, как намочила подгузник, играя с игрушками в своей кроватке, а в это время дедушка пел ей песню, и при этом ей дают печенье, какое из множества действий девочки подкрепляется и какие стимулы ассоциируются с наградой-печеньем? Кроме того, Хомский отметил многочисленные примеры действий, совершаемых безо всякого подкрепления, – скажем, неустанную работу ученых над исследованиями, которые почти никого, кроме них, не интересуют и за результаты которых они не получат никакой очевидной награды. Как бихевиоризм объяснит, что придает столько сил этим умникам? В защиту Скиннера (и на основании своего собственного опыта как ученого) могу заметить, что здесь все же есть некоторые внешние мотивы, однако Хомский хотел высказать более общее соображение. Он утверждал, что действия, которые мы совершаем, не ожидая награды, можно убедительно объяснить лишь внутренними когнитивными факторами – иначе говоря, вариантами ментализма, столь ненавистного бихевиористам. Напротив, Хомский заключил, что «открытиями, сделанными в лабораториях теоретиков подкрепления… можно объяснить сложное человеческое поведение лишь очень грубо и поверхностно»[426].

Статья Хомского, бичующая Скиннера, стала катализатором решительного разворота психологии обратно в сторону изучения внутренних процессов личности, и теперь это называют когнитивной революцией. Исполинский маятник качнулся в очередной раз, табу бихевиоризма были сняты, и сознание снова стало приличной темой для обсуждения. Некоторые идеи, характерные для психологии до прихода Уотсона, в результате когнитивной революции получили вторую жизнь. Прежде всего это была твердая убежденность, что главная движущая сила в жизни человека – это не окружение, а сознание. Психолог Стивен Пинкер так описывает когнитивистскую картину мира: «Разум связан с миром через органы чувств, преобразующие физическую энергию в информационные структуры мозга, и двигательные программы, с помощью которых мозг контролирует мускулы»[427]. Ментальная деятельность, существование которой в мозге наконец признали, подобно главнокомандующему, с которым мы уже встретились в главе 5, руководит действиями, основанными на входящих данных, с присущими ей авторитетностью, гибкостью и независимостью.