Есть, господин президент! - Лев Гурский

– Дас ист фантастиш! – поразился Макс, едва увидел издалека стену. – Твой папа кто? Он, как это по-русски говорят, олигарх?

– Я-я, натюрлих, – ответила я ему на чистом Кессельштейнском диалекте. – Он владелец заводов, газет, пароходов… Да нет, я прикалываюсь. На самом деле мой папа Ефим Григорьевич – скромный советский итээр на пенсии. А дачу в Краснопольском он просто-напросто выиграл в карты.

Услышав мое объяснение, Кунце присвистнул так громко, что у меня под шлемом на полминуты заложило ухо.

– Все не так страшно, – поспешила я успокоить свистуна. – Не переживай, я не дочь карточного шулера. Мой папочка выиграл эту дачу честно. К тому же не насовсем, а всего на один теплый сезон, с весны до осени. Типа таймшер, понимаешь? Да еще хозяин дачи, мне кажется, чисто по-дружески его надул.

Собственник коттеджа в Краснопольском, табачный король Федор Палыч Чешко, был папиным приятелем еще с институтских времен и с тех же времен – его постоянным партнером по преферансу. Кроме дома на Рублевке, у производителя популярных сигарет «Московских крепких» без фильтра имелись еще особняк в Питере, бунгало на Майорке и домишко в Майами. А еще у Федора Палыча были кошки: штук десять дымчатых сиамок – роскошных, наглых и избалованных до неприличия. Эта гладкая публика шлялась где хотела, жрала только самое лучшее, обдирала дорогущие гобелены и нервировала домработниц. Те сменялись одна за другой, несмотря на жалованье. Последняя взяла расчет аккурат накануне очередного выезда Чешко из Краснопольского в Майами. Сильно подозреваю, что папочкин кореш поставил на кон весенне-летний сезон не без надежды в пух проиграться. И добился своего. Ефим Григорьевич обрел дармовую площадь для межпланетных карточных турниров – с бассейном, баром и неограниченным запасом еды. Но в нагрузку получил должность бесплатного мажордома и дармовой кошачьей няньки.

Потому-то я, кстати, и отвозила Пулю именно сюда. Там, где существуют десяток кошек, и одиннадцатая не пропадет. Я совсем не боялась, что сиамские княжны станут задирать мою плебейскую трехцветную кису. Стычки у тех бывают между своими, беспородных товарок эти леди начисто игнорируют. Как завсегдатаи бутиков – тетенек с кошелками. И пожалуйста, пускай, Пульхерия не гордая. Тактика невмешательства лучше оголтелой кошачьей дедовщины…

За темно-вишневый периметр мы с Максом попали без волокиты. Крапчатый охранник из своего укрытия связался по телефону с папой, получил «добро» и пропустил мотоцикл через кордон.

По гримаске на лице стража будки я поняла, что непрерывность папиных гостей его уже притомила: получив в распоряжение весь особняк, мой родитель разыгрался вовсю. С той поры, как наша мамочка на год отбыла в город Линн, штат Массачусетс, США, – ухаживать за моей больной теткой, – преферансную мегаломанию Ефима Григорьевича сдерживал только недостаток игровой площади. Теперь он получил одновременно и плацдарм, и карт-бланш.

Папины турниры в Краснопольском собирали не абы кого – случайных людей и шапочных знакомых тут практически не было. Отбор был строгий, суета не одобрялась, уважались многолетние отношения. Скажем, Макса, хоть он и прибыл вместе со мной, за игровой стол бы ни за что не посадили – зелен еще. Контингент подбирался проверенный, немолодой и почтенный: маститый деятель кино, видный исторический писатель, врач из Кремлевки, проректор МГУ и прочие випы. Иногда к столичным штучкам присоединялись еще какие-то бородатые увальни с сибирским говорком – память о тех далеких временах, когда Ефим Григорьевич Штейн выезжал в долгие командировки глубоко за Урал. Там он с 9 до 5 дисциплинированно паял ракетный щит державы, а с 5 до 9 старательно расшатывал госмонополию на азартные игры.

Если кто-то подумал, что за преферансным столом в Красно-польском приобретались и терялись целые состояния, то спешу разочаровать. Ничего подобного! Заработав себе неслабую прибавку к пенсии, папа все реже позволял играть на большие деньги – и самому себе, и всей своей компании. Выигрыш дачного таймшера у приятеля был для папы исключением, а не правилом. Конечно, за судейство на чужих турнирах он, как и прежде, брал приличные бабки, и за внештатные консультации по протоколу – естественно, тоже. Но в его личном кругу ставки теперь допускались символические, а интерес был сугубо спортивным. С годами папа укрепился в суждении о том, что подлинная игра прекрасна сама по себе, как вид искусства, и не нуждается в нервном допинге – как не нужна острая грубая приправа к качественному и тонкому блюду.

Вот рабочая аксиома Е. Г. Штейна: коммерческий риск делает схватку менее изощренной; надежда огрести куш или страх все потерять лишают искусство игры блеска, снижают удовольствие от самого процесса. Вообразите себе великого Казанову ежесекундно озабоченного профилактикой СПИДа. Волнения, стрессы, полные карманы презервативов. У каждой партнерши лихорадочно досматривается медкарта. Не просрочена ли? Думаю, скоро бы героя-любовника постигло постельное фиаско…

Наш мотоцикл проехался по главной аллее Краснопольского, свернул налево, и у второго по счету коттеджа я велела Максу тормозить.

Внутренний забор у Чешко выглядел не таким прочным, как внешнее заграждение поселка, но тоже был непроницаемым. Без спроса внутрь не попадешь, без хозяйской милости не выйдешь. Заслон был поставлен, главным образом, для кисок – не дать им разбежаться за пределы дачи. Кому охота ловить их по всему Краснопольскому и извиняться перед соседями за мелкие сиамские пакости?

Я нажала на кнопку с надписью «Phone». Сразу же зашелестел динамик рядом с кнопкой, и сквозь шумы пробился руководящий папин голос. «Все, орлы, аут оф плэй, – скомандовал он кому-то внутри дома. – Пуля гору не догонит, перерыв на ужин… Валька! Валька, скотина ты ушастая, куда тебя черти несут? Мика, Рашид, эй, кто там поближе, суньте Вальку в чулан!.. Ну и что, что царапает? Какие мы нежные! А девять брать на распасах – это тебя сегодня не царапало?..» В динамике щелкнуло, две секунды царила полная тишина, а затем под аккомпанемент возни, беготни и шипения снова возник папа. «Заруливай, только аккуратно и в темпе, – обратился он уже ко мне. – Выпустишь этих хищников – сама будешь собирать…» Ворота во двор дачи Федора Палыча приоткрылись – ровно настолько, чтобы мог въехать мотоцикл.

На шезлонгах вокруг голубой глади бассейна никто не сидел. Трамплин для прыжков в воду пустовал, махровые полотенца были свежи и не примяты. Пирамиды бокалов казались нетронутыми; в глянцевых штабелях фруктов, разложенных на столиках, я не заметила брешей. И вообще двор выглядел необитаемым: основная жизнь здесь, как обычно, кипела за стенами коттеджа. Я содрала с головы шлем, отдала Максу и первым делом освободила из заточения кису, слегка приподняв крышку кофра. Беги, девочка, брысь на волю. Отдыхай от меня, а я – от тебя.

Пульхерия дважды мявкнула с непривычной для нее деловитой интонацией. Спрыгнула на кафельную дорожку. Целеустремленно метнулась под шезлонги и мгновение спустя выпала из поля зрения.

– Пристрой где-нибудь мотоцикл и пошли в дом, – сказала я Максу, – буду тебя знакомить с Ефимом Григорьевичем. Только хоть ему не ври, что я твоя подруга. Тебе же боком выйдет. Он и мама давно мечтают меня сбагрить кому-нибудь. Дай ему повод – и предок вцепится в тебя с перечислением всех, как он думает, моих достоинств. Хотя папочка не знает и половины…