Улица Полумесяца - Энн Перри

– Очередной судья? – спросил Оскар.

– Нет, в лодке возле Лошадиной переправы обнаружили покойника.

– Делберта Кэткарта, – помрачнел писатель. – Мне безумно жаль. Когда вы найдете его убийцу, не забудьте добавить к составу преступления вандализм. Этот тупой варвар лишил мир гения!

Телман поморщился.

– Такого рода вандализм, мистер Уайльд, не считается преступлением, – тихо заметил Питт. – К несчастью.

– А вы, сэр, хорошо знали мистера Кэткарта? – Сэмюэль впервые подал голос, и его хрипотца и выговор резко отличались от речей, произносимых этой застольной компанией.

Все взглянули на него с таким изумлением, словно с ними вдруг заговорил один из стульев. Инспектор вспыхнул, но продолжал стоически смотреть на писателя.

Уайльд опомнился первым.

– Нет… я просто встречал его иногда в той или иной компании. Однако видел довольно много его работ. Не обязательно встречаться с творцом, чтобы понять его душу. Если ее нет в его творениях, то он вводит вас в заблуждение, и более того, он сам в нем погряз, – его рука все еще держала бутылку. – А такое мошенничество наряду с жестокостью относятся к самым тяжким грехам. Я ни разу даже не беседовал с ним… а вот он со мной… в общеизвестном смысле.

Упавший духом Телман теперь выглядел смущенным.

Питт вновь поблагодарил всех и напоследок, вежливо отказавшись от вина, извинился за их с помощником непрошеное вмешательство.

Выйдя на темную улочку, Сэмюэль глубоко вздохнул и вытер ладонью лицо.

– Мне говорили, он чудаковат, – тихо произнес он. – Не могу сказать, что мне стало понятнее, каков он на самом деле. А вы не думаете, что эта шальная компания сделала что-то с Боннаром и Кэткартом?

– Я даже не представляю, могли ли Боннар и Кэткарт иметь какие-то общие интересы, – угрюмо заметил Томас и, подняв повыше воротник куртки, устремился вперед по тротуару, слыша за собой гулкие шаги Телмана.

Ночной кошмар казался настолько реальным, что когда миссис Эллисон проснулась, то ей померещилось, что она находится в той самой комнате, где провела долгие годы своей замужней жизни. Но постепенно разум ее начал проясняться, и она осознала, что в стене нет никакой двери, ведущей в комнату Эдмунда. Бояться нечего. В сплошной стене, пестревшей мелким узором, не откроется никакая дверь. Старая дама даже разглядела, как поблескивают гладкие обои. Но почему они такие ярко-розовые? Они ведь должны быть желтыми. Она привыкла к желтым… Где же все-таки она находится?

Миссис Эллисон пошевелила пальцами замерзших ног. Свет проникал в спальню через щелку в шторах. Из-за двери донеслись шаги, быстрые и уверенные. Горничная?

Схватившись за одеяло, Мария спряталась, натянув его до подбородка, и в тот же момент обратила внимание на свои лежавшие на пододеяльнике руки с распухшими затвердевшими суставами – старческие женские руки с голубыми прожилками вен, сморщенной кожей, усыпанной темными пятнышками, и тонким обручальным кольцом, болтающимся на усохшем пальце. Когда-то ее руки были тонкими и гладкими…

Прошлое отступало. Но где же она находится? Очевидно, не в Эшворд-холле.

И вот память окончательно прояснилась. Эмили с мужем опять укатили развлекаться в Париж, а в Эшворд-холле затеяли ремонт водопровода, и ей пришлось перебраться жить к Кэролайн. Мария с трудом терпела свое зависимое положение, считая его самым отвратительным последствием вдовьей участи. В сущности, в каком-то смысле, это было единственное трудно выносимое неприятное последствие. Зато на ней больше не лежало никакой ответственности. Более того, к любой вдове обычно проявляли известное уважение и сочувствие, как к последней живой представительнице старшего поколения семьи.

Конечно, все это могло измениться… сейчас, когда злосчастному Сэмюэлю Эллисону вздумалось притащиться сюда аж из самой Америки. Кто бы, черт побери, на всей цветущей Земле мог представить, что такое может случиться? Что Элис родит сына! А Эдмунд даже не знал об этом. Он мог бы… и тут ход мысли старой женщины прервался. Она понятия не имела, как он мог бы поступить в данном случае. Едва ли теперь это имело значение. В сущности, имело значение лишь одна тайна, но ее власть над ней стремительно ускользала из рук.

Где же Мейбл? Чего ради надо было перевозить сюда горничную со всем ее скарбом из дома Эшворда, если эта лентяйка не является, когда нужно? Миссис Эллисон выпростала руку из-под одеяла и дернула за шнур подвешенного рядом с кроватью колокольчика с такой силой, что ей повезло, по крайней мере, в том, что шнур этот попросту не оторвался.

Казалось, прошла целая вечность до того, как Мейбл явилась за зов, но зато она сразу принесла поднос с горячим чаем. Горничная поставила его на столик возле кровати и раздвинула шторы, впуская солнечный свет. Все это подействовало на пожилую даму как своеобразное успокоительное. Спальня наполнилась прозаичными дневными звуками: уличным шумом, цокотом лошадиных копыт, гомоном людских голосов, лязгом упавшего ведра и девичьим смехом.

Может, все-таки ей удастся удержать ситуацию под контролем?

С тех пор как Кэролайн вернулась из театра, рассказав о знакомстве с Сэмюэлем Эллисоном, прошло уже восемь дней.

Завтрак прошел нормально – это выражалось в том, что трапеза проходила почти в полном молчании и уединении, не считая Кэролайн. Да и сама миссис Филдинг выглядела отстраненной и необычно погруженной в себя. Иногда взгляд ее становился откровенно несчастным, что казалось совершенно неподобающим для женщины ее возраста, у которой осталось мало преимуществ, кроме добродушия, умения достойно держать себя в любом обществе и способности вести хозяйство. Но поскольку о хозяйстве при скромном актерском житье говорить особо не приходилось, а в светском обществе она больше не вращалась, то единственной ее ценностью оставался добродушный характер.

Однако настроение хозяйки дома этим утром выражалось и в волнующем и малопривлекательном самодовольстве, словно она узнала нечто забавное, чем не желала поделиться. А это выглядело еще более неприлично. Молодая женщина могла бы еще не знать, что такое поведение неприлично, но ее еще можно было наставить на путь истинный. Однако для женщины, имевшей внуков, такое поведение было просто постыдным.

Причина этого самодовольства прояснилась в середине дня. К ним опять заявился Сэмюэль Эллисон. Кэролайн не хватило ума избавиться от него даже после предупреждения Марии, а сам он, похоже, начисто не воспринимал никаких намеков или советов, даже самых очевидных. На этот раз он принес букет цветов и коробку бельгийских конфет. Подарки якобы предназначались старой миссис Эллисон, но та прекрасно поняла, что на самом деле они покупались для Кэролайн, хотя правила этикета не позволяли мужчине прямо сказать об этом.

Старая дама приняла цветы и конфеты как должное в прозаичной манере и даже с ехидством подумала, не велеть ли горничной сразу унести их наверх в ее комнату, чтобы Кэролайн вовсе ничего не досталось. Но она не сделала этого и потом только злилась на себя за недостаток смелости. Ведь так она могла бы одним махом отомстить и бывшей невестке, и ее новому другу.