Тем, кто не любит - Ирина Степановская

Следователь говорил неторопливо, дежурным тоном, но Серов чувствовал, что безразличия в его голосе нет. Видно, следователь еще не разучился испытывать сострадание, жалость, желание докопаться до истины. Этот парень был не противен ему.

Серов остановил его жестом – Я хотел бы уяснить для себя, – тут голос Серова стал каким-то тусклым, – совершенно ли исключено, что Фомина могла ошибиться? Моя жена никогда не скрывала своих знакомств. Откуда же вдруг выплыл этот неизвестный Фомин? Да и когда он мог встречаться с моей женой, если мы были с ней практически неразлучны?

– А вы, между прочим, своей жене никогда не изменяли? – вдруг спросил у него следователь.

– Какое это имеет отношение к делу?

– Ну, вот видите. – Следователь пожал плечами. – Ваша жена и решила вам отомстить!

– Отомстить? – Серов невесело засмеялся. – Вот уж это Наташе никак не подходило!

– Мало вы знаете женщин! – Следователь посмотрел на него свысока, с высоты своих двадцати пяти лет.

– Не будем спорить, – устало сказал Серов. Он почувствовал, что опять смертельно хочет спать.

– Вскрытие уже, наверное, сделали, – сказал следователь и вернул под расписку Наташины документы, сумку, бумажник, ключи от машины. – Вам надо будет или организовывать похороны здесь, или договариваться и везти тело в Москву. Хлопоты непростые, желаю удачи! – Он встал, отодвинул от края пустую чашку. – Если вспомните что-нибудь еще, вот мой телефон.

Они попрощались и разошлись. Серов поднялся к себе на этаж, а куда пошел следователь, было неясно. Он в глубине души действительно сочувствовал Серову.

В бутылке мартини оставалась еще почти половина. Серов механически делал глоток за глотком, пока не осушил ее.

Похороны Наташи… Многолетняя связь… Прочная, любовная, с юности…

Замечательно. Великолепно. Это его, Серова, очень устраивало. Это давало ему ощущение свободы. Ощущение невиновности. Еще бы, этого он подсознательно очень хотел. Если Наташа много лет имела любовника, значит, он был совсем и не виноват. Значит, он чист, непричастен. Значит, она сама виновата. Сама.

Вячеслав бы многое дал, чтобы так было на самом деле, а не считалось правдой. Только все это ложь. Он это точно знал. Никакой любовной связи у Наташи с Фоминым не было, да и быть не могло. Она на самом деле никого, кроме папочки, не любила. А с Фоминым, наверное, была просто знакома. А жена у Фомина – ревнивая дура. И в руках у нее оказался пистолет. Вот так все и произошло. И значит, некому снять вину с него. И мало того, что Серов не был до конца счастлив ни в одном своем браке, так теперь он еще должен вечно проклинать себя за то, что косвенно способствовал смерти жены. Потому что никак не мог добиться, чтобы она любила его одного, со всеми его потрохами, такого, как есть.

Как глупо получилось, усмехался он кому-то, перед кем оправдывался. Предметы вокруг него плыли в сероватой дымке. Он должен организовать Наташины похороны. Родителям эти похороны будут смерти подобны. В лаборатории пойдут разговоры. Да он и представить себе не мог, что толпа любопытных соберется поглазеть на тело его жены.

«Лучше все сделать здесь, – решил он. – Вдвоем с Нирыбойнимясом». Наташа не осудит его за это. Пусть возле нее будут два человека, но те, кто искренне любит.

Кровать теперь показалась ему очень жесткой. Бутылка мартини, пустая, как женщина после аборта, валялась на коврике возле окна. Воспоминания разбередили душу. Слава сел и не знал, что ему предпринять. В окно барабанил начавшийся дождь, и капли уныло стекали со стекла на подоконник.

Почему-то теперь Серова страшно заинтересовали его руки. Он долго рассматривал небольшую ладонь, аккуратные ногти, разводил широко пальцы в стороны, сжимал их в кулак и представлял свою руку в крови. Не в стерильной перчатке, испачканной в операционной, а так, как выглядела его рука вчера, когда он держал Наташу.

– Наташа! – позвал он жалобно. – Прости меня!

Естественно, никто ему не ответил. На душе было тревожно и пусто. Он взял со столика ее сумку, открыл и понюхал пудреницу, флакончик с духами. Аккуратно разложил перед собой на столике ее расческу, скомканный носовой платок, ключи от их дома, записную книжку. Потом взял книжку в руки, полистал ее, открыл сначала на букве Ф, потом на букве А. Сразу увидел номер телефона. Достал мобильник. Он точно знал, что в этот момент не был еще особенно пьян.

– Алексей Фомин, сукин ты сын, откуда ты взялся на мою голову? – отчетливо произнес Вячеслав Сергеевич, набирая нужный набор из семи цифр. Ему ответил автоответчик. Серов записал на него длинное грязное ругательство. Ощутив от этого хоть какое-то, хоть минимальное удовлетворение, он снова повалился на кровать. Тут сон опять на какое-то время сморил его, и Вячеслав Сергеевич Серов почему-то вдруг увидел во сне не что-нибудь, а море.

Гораздо ближе к Лазаревскому, чем к Сочи, среди выступающих в море, поросших лесом скал затерялся маленький поселок с нерусским названием. Если ехать по извилистой горной дороге человеку незнающему – никогда не догадаться, что внизу раскинулся санаторный рай закрытого типа. Не видны с дороги ни белые санаторные корпуса, ни огромные пальмы, ни кипарисы, ни гранитные лестницы, круто сбегающие к морю. И даже аромат сотен кустов роз не пробивается наверх через заслон запаха разогретого асфальта дороги и марева бензинных паров. Видны только обычные металлические ворота с красной звездой, охраняемые солдатиком в выцветшей гимнастерке, в пилоточке набекрень. И в это чудом сохранившееся великолепие почти каждый год в конце мая – начале июня хоть на недельку, а приезжали Наталья Нечаева с мужем. Приезжали с завидным постоянством, несмотря на появившийся в последние годы широкий выбор. Приезжали, как другие люди ездят на дачу, отмечая этой поездкой конец зимы, начало лета. Их знал только начальник санатория, у которого Серов оперировал жену, они же не искали общения ни с кем. С радостным чувством нового свидания с морем Наташа и Серов ступали на полупустынный пляж и часами могли просто сидеть у воды, даже не купаясь, если вода была еще холодной. Наслаждались мороженым, пили вино, грызли орешки. Море в этой лагуне было свободным, не разделенным волнорезами, не разгороженным дамбой. Оно ластилось с ласковым шумом к босым ногам и приглашало прыгнуть в пенистую, как нарзан, воду. Или сердилось, шумело, но не по-зимнему грозно, а притворно, кокетливо, искрясь на солнце брызгами. Но дул еще с моря холодный ветер от непрогретой воды, и солнце еще не жарило, не пекло горячо и жестоко, как в июле. Через месяц, в разгар сезона, море будет кишеть телами воинских начальников всех мастей, их завистливых жен и прыщавых отпрысков, что с уханьем и повизгиванием будут погружать в его уже прогретые воды свои разморенные солнцем тела. А пока в эти ясные дни начала июня оно спокойно лизало берег безмятежным бирюзовым языком и заманивало в опасную глубину только редких отважных пловцов. Отдельными небольшими группками собирались на пляже молодые неженатые капитаны, незамужние дамы из числа вольнонаемных служащих, медицинский персонал воинских частей со всех концов страны, то есть все те, кому достается отдыхать до или после наступления сезона.