Клеймо дьявола - Вольф Серно

травах. По правде говоря, там всего-то шафран, мирра, алоэ, манна да корень горечавки — все по рецепту моей мамы.

— Хм, — Лапидиус уже не слушал. Он все еще обдумывал последнее прозвище.

— Видимо, имя «повелительница ведьм» кто-то принял слишком буквально, — пробормотал он. — Возможно, именно поэтому клеветники выбрали тебя.

— Возможно, — сказала Фрея, во время всего разговора благостно вытянувшись на боку с закрытыми глазами.

— Да, да.

Какое-то время оба были погружены в собственные мысли. Под конец Лапидиус промолвил:

— Смешное совпадение, но я родом из Брауншвейга. Мой отец был бакалейщиком и тоже торговал пряностями. У него была контора на Бургплатц и многочисленные торговые связи по всему миру. Его единственной страстью были деньги. Их ему никогда не было лишку. А самой большой заботой была мысль о будущем наследнике, потому что трое моих братьев умерли еще в детском возрасте.

— О, мне так жаль… — голос Фреи звучал немного сонно.

— Поэтому все его внимание было обращено ко мне. На меня он возлагал все свои надежды. Я должен был продолжить его дело. В этом заключалась только одна маленькая закавыка: я не имел ни малейшего желания идти по его стопам. Даже представить себе было невозможно, что я буду изо дня в день служить Мамону. Так я ему и сказал. С тех пор в доме воцарился настоящий ад. Дня не проходило, чтобы отец меня не попрекал, а мать не плакала бы. Чтобы как-то поддержать мир в Доме, я согласился пойти к одному купцу, другу семьи, в обучение. Работа у него была для меня бичом, потому что я грезил о науке. Я хотел заниматься астрологией и философией, а не банками и бухгалтерией. Тем не менее я закончил учебу с успехом и под конец снова вернулся в родительский дом в Брауншвейге.

Лапидиус прервал свои излияния и посмотрел на Фрею. Ее глаза все еще были закрыты, и он спросил себя, не заснула ли она. Хотя, в любом случае, исповедь приносила ему облегчение. Еще никогда и никому он не рассказывал столько о себе.

— Потом начались, пожалуй, лучшие годы моей юности. Отец был мной доволен, матушка снова начала смеяться. Но чем больше проходило времени, тем беспокойнее становился я. Больше я не мог стоять за конторкой, я хотел учиться. И на этот раз ничто не могло заставить меня отказаться от задуманного. Когда я поведал отцу свои намерения, парус нашей семейной жизни снова обвис. Я неистовствовал, проклинал, умолял, а он на полном серьезе грозил лишить меня наследства. Это было самым страшным наказанием, которое он только мог себе представить. Бедный отец! Он даже не подозревал, насколько мне все равно.

Мне исполнился двадцать один год, когда я покинул Брауншвейг в поисках своего счастия. Матушка, обливаясь слезами, сунула мне в суму пару талеров на крайний случай, и я направил свои стопы в Тюрингию. Поначалу в Эрфурт, потом в Падую, это в Северной Италии, а под конец в испанский Толедо.

От семестра к семестру приходилось делать перерыв, чтобы заработать денег на жизнь и учебу. Вот тогда-то я и познакомился с Конрадусом Магнусом В Леоне это было, на севере Испании. Он тогда искал в свою лабораторию помощника, и мне посчастливилось занять это место. Магнус был тем, кто посвятил меня в тайны алхимии и пробудил настоящий интерес к этой науке. Вообще-то, учитель был тогда еще молод годами, но уже заслужил прозвище «Магнус», что значит «Великий».

Ночи напролет мы проводили эксперименты, спорили о принципах герметики, о трансмутации, о спагирике, каббале, гнозисе и многом другом.

Со временем он стал мне братом, которому я мог безоговорочно доверять. Он понял меня, и когда я в один прекрасный день заявил, что хочу идти в Толедо на юге, чтобы там продолжить учебу. Все, что он мне на это ответил, было: «Помни, я всегда с тобой».

И я ушел. Неопытный юнец, каким тогда был, я не скрывал своих пристрастий, наоборот, трезвонил о них где ни попадя. Каким же для меня было удивлением, когда псы инквизиции схватили меня. Я тогда ни сном ни духом не ведал, что алхимики вечно стоят одной ногой в пыточной камере, потому что церковь боится как смертного греха, что кто-то может оспорить божественное право на всеведение. Ну, не хочу тебе плакаться, скажу только, что все муки пыток я испытал на собственной шкуре, так что могу понять, что тебе пришлось перенести. Как мне удалось бежать от инквизиции, это отдельная история. Не буду вдаваться в детали. Во всяком случае, посчастливилось.

Я добрался до Толедо и в последующие годы обучался там. Когда я посчитал, что получил достаточно знаний, решил вернуться в родной город. Перед этим я, конечно, хотел навестить Конрадуса Магнуса, чтобы сказать своему учителю слова благодарности и последнее прости. По дороге в Леон все и случилось. Я угодил в дурную компанию, там и заразился сифилисом. Сначала я даже не заметил и предавался дальше разгульной жизни. Почти два месяца. Наверное, это можно понять, после стольких лет затворнической жизни. Но в конце концов, такое времяпрепровождение мне наскучило, и я направил свои стопы к Конрадусу.

Когда я переступил порог его дома, увидел, как его глаза расширились от страха. Он тут же распознал шелудивые мокнущие гнойники, характерные для продвинутой стадии сифилиса. С крайней осторожностью он поведал мне, какая напасть меня одолела. У меня земля ушла из-под ног. Я почувствовал себя последним из последних живущих на земле. Но Конрадус ухаживал за мной, как за своим сыном. Когда я попытался выразить ему благодарность, он сказал все то же: «Я всегда с тобой». Три недели я валялся в жаровой камере и претерпевал все муки ада. Но я поднялся на ноги и даже выздоровел.

— Это ты уже рассказывал.

— Что? — Лапидиус вздрогнул. Все это время Фрея лежала так тихо, что он решил, будто она задремала. — Да, правда, припоминаю. Ну, да там и говорить-то не о чем. Когда я оправился от болезни, с тяжелым сердцем попрощался с Конрадусом, потому что знал: больше мы никогда не увидимся. «Мне пора», — сказал я. И он ответил в третий раз: «Я всегда с тобой». Думаю, он хотел этим выразить, что не телом, а духом он всегда будет рядом. Так оно и есть, мысль о нем вселяет в меня уверенность, особенно в последнее время.

Остальной рассказ много времени не займет. Вернувшись в Брауншвейг, я узнал о смерти отца. Он и в самом деле лишил меня наследства,