Жаркое лето сорок второго - Владимир Панин

Любой авиаудар – это страшная вещь, а когда у противника нет летного и зенитного прикрытия, страшнее вдвойне. Несчастная батарея ходила ходуном от непрерывных разрывов вражеских бомб. Все подступы к ней были изрыты многочисленными воронками, что позволяло немецким пехотинцам плавно перекатываться из одной воронки в другую, не неся при этом серьезных потерь.

Асы Геринга постарались максимально облегчить штурм русской твердыни своим боевым товарищам, но вот попасть в орудийную башню они так и не смогли. Пушки советской батареи были надежно заговорены от немецких бомб, и тогда в дело вступила артиллерия.

Так как главные ударные силы осадной артиллерии временно выбыли из борьбы, а учитывая близость немецких позиций, орудия «Доры» было применить невозможно, на первый план вышли две 355-миллиметровые гаубицы 641-го армейского дивизиона. Переброшенные в Бельбекскую долину, эти два гиганта под командованием лейтенанта Хадима должны были свернуть голову «Максиму Горькому».

Выставив вперед наблюдателей, немецкие артиллеристы принялись обстреливать ненавистную батарею, но уже после второго залпа у них возникли серьезные проблемы. Выяснилось, что у противника в этом районе имеются свои гаубицы, почему-то не обнаруженные воздушной разведкой. Советские орудия заметно уступали калибром монстрам лейтенанта Хадима, но это нисколько не влияло на их сокрушительную силу. Также руководимые наблюдателями, они стали пристреливаться к немецкой батарее, уверенно беря её в «вилку».

Дав парочку залпов по форту, лейтенант Хадима оказался перед сложной дилеммой. По докладу производившего наблюдение унтер-офицера Фебеля, бетонобойные снаряды так и не смогли поразить бронированную башню батареи. Необходимо было принять решение, отводить гаубицы в другое место или продолжить обстрел. Обычно прусскими офицерами руководил инстинкт самосохранения, но командир батареи был представителем нового поколения немецкого офицерства, готового сложить свои головы ради горячо любимого фюрера и фатерланда. Поклявшись «обетом крови», он решил уничтожить русскую батарею даже ценой собственной жизни.

– Огонь рёхлингскими гранатами! – воскликнул отважный лейтенант, и оба расчета ответили ему радостными криками.

Огромные трехметровые снаряды заряжались при помощи специального крана. Они уже доказали свою действенность во время штурма укреплений Льежа, взрываясь не от соприкосновения с почвой, а лишь уйдя на определенную глубину.

Не обращая внимания на огонь вражеских орудий, немцы готовили свои гиганты к выстрелу, который был схож с двумя маленькими вулканами. С грохотом и визгом взмыли в небо два огненных столба, однако долгожданная весть об уничтожении русских орудий запаздывала. Как ни тер свои глаза унтер-офицер Фебель, но он так и не смог доложить, что орудийная башня слетела с погона или взорвалась.

– Вы её взяли в «вилку», господин лейтенант. Ещё один залп, и башня будет уничтожена, – приободрял наблюдатель Хадима, но ещё одного залпа гаубицы дать не сумели. Пока прислуга подготавливала орудия к залпу, батарея попала под накрытие советских гаубиц. В результате этого любитель играть с огнем лейтенант Хадима погиб вместе с четырнадцатью человеками боевого расчета батареи. Остальные были либо ранены, либо получили сильную контузию и не могли выполнять свои обязанности. Вместе с командиром были уничтожены оба орудия. Одно – в результате прямого попадания, другое получило повреждения при падении и затем было добито артиллерией противника.

Нельзя сказать, что и советская сторона не понесли потери в результате этой схватки. Стремясь спасти свои гаубицы, немцы открыли ураганный огонь по предполагаемому месту нахождения батареи старшего лейтенанта Беспятова, который был не меньшим патриотом своей Родины, чем Хадима. Он продолжал вести огонь из своих орудий до тех пор, пока не получил подтверждение от наблюдателя об уничтожении вражеских гаубиц. Только потом он отдал приказ о смене позиции. Потеряв от вражеского огня одно орудие и двенадцать бойцов убитыми и ранеными, батарея Беспятова благополучно сменила свою дислокацию, ибо для этого ей требовалось гораздо меньше сил и времени, чем противнику.

Также понесла потери и сама 365-я батарея. Снаряды гаубиц лейтенанта Хадима если не уничтожили орудийную башню, то полностью заклинили её поворотный механизм, в результате чего орудия майора Александера могли стрелять только в одном направлении.

Знали об этом солдаты 213-го полка полковника Гитцфельда или нет, неизвестно, но едва прозвучал сигнал к атаке, они смело бросились на штурм батареи, покинув свои воронки и окопы. До передних русских траншей им нужно было пробежать чуть больше двадцати пяти метров. Для полных ярости и жажды мщения крепких молодых людей пробежать это расстояние просто ерунда, семечки, но на деле это оказалось трудным делом.

Ещё до начала атаки по воронкам перед батареями, где скапливались немецкие солдаты, нет-нет да и ударяли советские минометы. Их появление в этом месте было неприятным сюрпризом для штурмовых групп, но они терпели. Однако когда немцы пошли в атаку, выяснилось, что минометов у противника довольно много. Они создали плотный фронт огня, который не все штурмовые группы смогли преодолеть без серьезных потерь. В этом состязании металла и плоти немцам очень бы помогли штурмовые орудия, но, к огромному сожалению, их число было ограничено. Понеся существенные потери в предыдущих боях, Манштейн решил приберечь их для взятия фортов «Молотов» и «ГПУ».

Генерал решил изменить свою тактику после второй неудачной атаки, когда полковник Гитцфельд сообщил о понесенных потерях и потребовал прислать САУ. В противном случае он не мог ручаться за успех наступления. После этого разговора «штуги» были присланы, но полностью переломить исход боя в пользу немцев они не смогли. Полковник Шадрин подтянул резерв, и все, чего смог добиться командир 213-го полка, это временно изолировать батарею майора Александера от главных сил фронта. Ни о каком продвижении войск по направлению Северной бухты не могло идти и речи. Немецкие соединения были вымотаны, обескровлены и требовали замены.

Манштейн стоически воспринял сообщение об успехах его войск. Насмешница Судьба вновь вернула ему его ехидные слова, недавно сказанные командующим в адрес Фреттера-Пико.

– Все хорошо, – бодро вынес свое резюме генерал на вечернем совещании в штабе армии. – Завтра саперы 24-го инженерного батальона зачистят форт «Максим Горький», и мы сможем продолжить свое наступление к Северной бухте. Что касается полковника Гитцфельда, то его солдаты сделали все, что смогли, и их нужно заменить.

– Но кого мы пошлем в бой на «Молотов» и «ГПУ»? Недавно присланных бременцев полковника Лейбеля? Это наши самые свежие части, – высказал сомнения начальник штаба, но командующий покачал головой.

– Бросьте завтра в бой румын. Мне надоело видеть, как они только изображают активные боевые действия, намериваясь въехать в поверженный Севастополь на наших плечах. Пусть они не добьются серьезного успеха, но тем самым сохранят жизни немецких солдат.

Во время боев за 365-ю батарею немецкая авиация не могла принимать активного участия, боясь своим ударом задеть собственную пехоту. Правда, перед третьей атакой запрос на нанесение удара по врагу все-таки поступил, и «юнкерсы» вылетели на бомбежку, но тут произошел неприятный конфуз. Противник каким-то образом узнал о ракетных сигналах, обозначающих присутствие немецких войск, и сумел дезориентировать пилотов люфтваффе. Целый рой зеленых ракет, выпущенных с земли, заставил их сбросить большую часть бомб на немецкие силы, изготовившиеся на нейтральной полосе к атаке. Урон был небольшой, но сам факт дружественного огня серьезно охладил наступательный пыл немцев.