Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева

Потому и спешил сегодня к дому Занды весь аул, не просто так, приличия ради, а с искренней радостью и открытым сердцем. Шли не с пустыми руками. Не положено без подарков входить в дом новорожденных. И уже колыбели тонули в легком облаке детской одежды, а во дворе появилось несколько ягнят и петушков…

— Вот как только услышала эту радостную весть, прямо во дворе бросила охапку травы, тут же схватила этих петушков и к вам… Пусть они будут предвестниками многих сыновей, — говорила соседка, выпуская из рук двух горластых петушков. Отряхнувшись, они тут же расправили свои гребни и важно зашагали по двору.

Хотя все женщины аула пришли помогать Хатун, готовые взять на себя всю приятную тяжесть приготовления к пиршеству, Хатун тоже бегала по двору, почти не касаясь земли. Сама несла на стол херчи, полные мяса, плова, шашлыка и чуду. За ней, как стаи пестрых птенчиков, бежали внучки. У стола Хатун замедляла шаги и даже задерживалась, чтобы не отказать себе в удовольствии услышать пожелания гостей, пьющих за здоровье новорожденных и хозяина дома, героя Занды, который умудрился подарить миру сразу двух сыновей.

Женщины невольно любовались Хатун. В этот счастливый день она помолодела лет на двадцать. Лицо ее сияло, излучая доброту, а на щеках горел румянец и от радости, и от выпитой бузы.

— Посмотрите на Хатун, двадцати лет как не бывало! — восклицали вокруг.

В ушах Хатун звенела нежная музыка, а в глазах расплывались радужные круги. Она застыла, держа в руках херч с ароматным и дымящимся вареным мясом. Сквозь легкий пар она видела только пылающее лицо Занды. Он занимал за столом самое почетное место в окружении двух старожилов, чьи бороды напоминали огромные ледяные сосульки, свисающие со скал. И, что самое главное, на голове Занды не было сегодня его папахи.

Слово взял пчеловод колхоза Зубаир, родной дядя Занды. В районе ценили Зубаира, потому что и в самое засушливое лето, когда у других пчелы совсем не давали меда, а только брали сахар, Зубаир сдавал государству полную норму меда, и ни одного человека, который приходил к нему за медом для больного, не отсылал домой с пустой посудой. Зубаир любил поговорить о капризном нраве пчел: мол, их нужно понимать и беречь больше, чем собственные зубы. Может быть, потому что во рту у него было всегда сладко, и речи его бывали сладкими, как мед.

Сколько раз, заслушавшись Зубаира в дни рождения чужих сыновей, Хатун затаенно мечтала о таком же дне для своей семьи. И вот сегодня сбылась ее мечта. Зубаир поднял рог:

— Выпьем сначала за двух сыновей вместе, — сказал он, осушая рог, и все, следом за ним опустошив роги, повернули их острием вверх. — А теперь отдельно за каждого, ведь, как бы там ни было, две головы будут не под одной папахой, а под разными. Этот тост за здоровье того близнеца, кто первым увидел свет. А теперь, друзья, выпьем за здоровье того мужчины, кто дружно следовал за своим братом и, не заставив себя ждать, криком возвестил мир о своем приходе…

Неизвестно, сколько продолжалась бы эта речь, если бы Занды, обводя счастливыми, затуманенными глазами круг гостей, не обнаружил, что за его праздничным столом не хватает колхозного кузнеца Абакара.

Сарыжат!

Сахружат!

Салыхат!

Салтанат!

Субханат!

Сарат!

Сапаргюль!

Сапинат!

Сугуржат! —

крикнул он девочек, словно прочел лирическое девятистишие Махмуда. И в тот же миг, словно светлые строки, вырвавшиеся из вдохновенного сердца поэта, девять девочек закружились вокруг него. И они сегодня сияли особенной радостью. Еще бы, ведь теперь у них появились братья, а это очень важно, когда девочки станут невестами.

— Ну-ка скажите, кто у нас родился? — погрозил своим тяжелым пальцем Занды.

— Долгожданные, любимые, как воздух и вода, нам необходимые милые братцы, — хором пропели девочки, заранее заучив слова бабушки.

— Вот и правильно, куропаточки мои, — растроганно проговорил Занды. И все удивились, что из уст этого мрачного человека вышли такие ласковые слова.

— А теперь скажите, — продолжал Занды, — пьяно взмахивая рукой, — где живет Абакар даци?

— Абакар даци живет в кузнице на краю аула. Он делал нам серпы, — перебивая друг друга, закричали девочки.

— Бегите к нему и велите сию же минуту быть здесь. Эй, да не забудьте сказать, что у вас родились братья. Этот Абакар, как с утра взял в руки молот, так, наверное, ничего и не слышал. Да, кажется, у него тоже отвезли жену в роддом?

— Дай аллах, чтобы каждый день ее жизни был таким же радостным, как у нас сегодня, — сказала подошедшая с херчем Хатун. — Ведь это дочь Абакара сообщила мне сегодня светлейшую весть о рождении Гасана и Гусейна.

— Почему Гасана и Гусейна?! — насупил брови Занды. — Кто здесь хозяин, кто старший в роду? Кто разрешил тебе давать имена моим сыновьям? Я сам подберу им имена, и они будут звучать, как лучшая песня. Вот, послушайте:

Сарыжат!

Сахружат!

Салыхат!

Салтанат!

Субханат!

Сарат!

Сапаргюль!

Сапинат!

Сугуржат!

Сиражудин!

Сайпудин! —

и Занды победоносно оглядел гостей.

— Очень хорошо, — вмешался Зубаир. — Но, как говорится, одна мужская папаха весит столько же, сколько десять женских платков. Не лучше ли так:

Сиражудин!

Сайпудин!

Сарыжат!

Сахружат!

Салыхат!

Салтанат!

Субханат!

Сарат!

Сапаргюль!

Сапинат!

Сугуржат!

— Пусть так, — согласился Занды, — и хватит на сегодня об этом. Ведь соберемся отмечать еще и день, когда будем давать имена.

Зубаир уже хотел продолжать свой тост и лицо его приняло сладкое и приятное выражение, как Хатун вдруг встрепенулась и вся подалась вперед.

— Все знают, с каким трудом моей дочери достались сыновья, как долго мы их ждали, — сказала она, — и потому только через мой труп их назовут иначе, чем Гасан и Гусейн. Сам аллах присмотрел эти имена в Коране для мальчиков-близнецов.

— Можно подумать, что аллаху нечего было больше делать, как тысячу лет назад придумывать имена для твоих внуков, которых твоя дочь родила только за длинной цепью девочек, — сказал Зубаир, рассердившись, что его опять, в который уж раз, перебили.

— Нечего упрекать мою дочь, — разозлилась и Хатун. — Что посеешь, то и пожнешь. Поле не виновато, что твой племянник до сих пор сеял не пшеницу, а один ячмень. И в казане ищи лишь то, что бросил туда.

Но назревающая ссора была прервана появлением кузнеца Абакара. Покачиваясь, он остановился на пороге. И все заметили, что он уже навеселе.

— Асаламалейкум, люди, — пробормотал он. — Теперь я убедился, что вы больше любите своего бригадира, чем кузнеца. Эх вы, когда вам нужны серпы да плуги, тут я и золотой