Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева

младшей сестре. Сарыжат к тому времени окончила десятый класс, ей стукнуло семнадцать, и она рисковала прослыть старой девой. В горах, где ясен и чист воздух, хрустально прозрачны родники и жарко греет солнце, девушки созревают рано.

И вот в одно прекрасное утро, следуя наказу бабушки, Сарыжат вышла из ворот, нагруженная корзинами с абрикосами. Две корзины были на ослике, третья — у нее на спине.

Никто и не догадывался, что в этот день решается ее судьба. А между тем Сарыжат, замирая от волнения, замедлила шаги у колхозного клуба. Влюбленный Абдулхалик сразу узнал ее пестрый платок и выбежал навстречу:

— Йорчами, Сарыжат, — весело обратился он к ней. — Тебе помочь?

— Ворчами, Абдулхалик. Спасибо, не надо.

— Тогда, может, угостишь абрикосами?

— Пожалуйста. Есть абрикосы на ослике, есть у меня на спине, а есть на груди…

Юноша, обескураженный ее словами, с минуту стоял не шелохнувшись. Потом выпрыгнул через окно клуба и встал перед ней, как натянутая стрела. Рука его потянулась не к корзинам, а к Сарыжат.

— Я думала, Абдулхалик, что ты настоящий горец… — с горечью сказала девушка и пошла дальше.

Точно так же она замедлила шаги у школы. И учитель Казамби вышел ей навстречу, спокойный и величавый.

— Йорчами, Сарыжат! Что, уже абрикосы поспели? — спросил он, улыбаясь.

— Да, пора было собирать. Вот и вышла спозаранку.

— Угостила бы!

— Бери сколько хочешь. Вот на ослике, вот за моей спиной, а вот на груди.

— Ну… если ты разрешаешь… — чуть замешкавшись, тихо проговорил Казамби, и рука тоже потянулась к Сарыжат.

Но девушка отстранила его руку.

— Говорят, что кувшин можно оставлять и открытым, если есть совесть у кошки, — сказала она с досадой и пошла дальше.

Опечаленная подошла она к дому Магомеда. «Если так пойдет и дальше, видно, придется мне остаться старой девой», — подумала она.

Магомед тоже не заставил себя ждать. Высокий, мускулистый, с бронзовым загаром на плечах и руках, он сегодня особенно понравился Сарыжат. И она первая заговорила с ним.

— Ворчами, Магомед. Ты сегодня, видно, спал как султан, — сказала она лукаво, намекая на косу, которую он держал в руках. — Косарю не к лицу так долго спать. Погляди, люди уже возвращаются с поля.

— Йорчами, Сарыжат. Если бы ты была внимательной, ты бы заметила, что мои сапоги омыты росой. Я сломал косу и прибежал за другой.

— Говорят, друг смотрит в лицо, а враг на ноги, — отпарировала Сарыжат. — А хороший косарь в разгар работы косу не сломает.

— Кувшины разбиваются у родника, а косы ломаются на сенокосе, — заметил Магомед.

— Абрикосы у меня спелые, — перевела разговор Сарыжат. — Угощайся! Вот в двух корзинах на ослике, вот в корзине у меня на спине, а вот и на груди.

Магомед взглянул на Сарыжат и сразу отвел глаза. Он покраснел до самых ушей. И молчал, словно язык у него прилип к нёбу. Наконец он подошел к ней и сказал:

— Ну что ж, я попробую абрикосы из корзины за твоей спиной. Может быть, тебе хоть немного легче станет ее нести.

И Магомед взял из корзины горсть абрикосов.

— Спасибо, Магомед, — сказала растроганная Сарыжат. — Ты настоящий горец с высоким намусом. Если твоя мать еще раз придет к нам, она вернется домой радостная.

Через три месяца после этого дня в самом начале теплой осени Магомед стал мужем Сарыжат.

Но не успели молодожены свить свое гнездо и положить в нем хотя бы первый плод любви, как началась война. Магомед вместе с Занды ушел на фронт.

Сарыжат со своей сестрой Сахружат чабанили в горах. Восемь отар овец, с которыми прежде не без труда справлялись восемь джигитов, пасли теперь две молодые женщины.

В один из летних дней на зеленых горных лугах Сарыжат осталась одна. Сестру она послала в аул за солью и мукой. Стоял ясный, тихий, нежаркий день, один из тех дней, которые своей тишиной и покоем наводят на мысль о вечной жизни. Сытые овцы лениво пощипывали траву — в это лето она была особенно сочной. Сарыжат лежала возле шалаша, на черной бурке, подложив под голову лохматую папаху из овчины, и уже в который раз перечитывала письмо мужа с фронта. Каждое слово вызывало в ней нестерпимую женскую тоску по его любви, по его горячим рукам, которые были так ласковы к ней и к земле. Она вспоминала, как в один из первых дней после свадьбы он привел ее сюда и сказал, что хочет быть здесь с нею вдвоем, чтобы вокруг только горы — и никого больше. И сейчас у Сарыжат кружилась голова от сладости этих воспоминаний. Но, как говорится, сколько бы ни думал о меде, во рту не станет сладко, пока не положишь туда самого меда. И теперь сладость этих воспоминаний оборачивалась тоской. Сарыжат, пригретая сверху солнцем, а снизу буркой, устав от бесполезных воспоминаний, задремала, как вдруг тихий шорох пронзил ее, словно выстрел. Она открыла глаза и сразу же схватилась за ружье.

Возле шалаша стоял незнакомый мужчина, обросший, с густой и неприбранной бородой. Сарыжат отшатнулась. Она не на шутку перепугалась.

— Не бойся, красавица, — хрипло произнес незнакомец, и какое-то подобие улыбки мелькнуло в его спутанной бороде. — Я не волк. Ягненка не украду и тебя не укушу. Я ходил в район. Вот, получил похоронку на единственного брата. Трое сирот осталось. — Мужчина тяжело вздохнул.

Сарыжат прониклась жалостью к этому неухоженному мужчине, к детям, оставшимся без отца, и к женщине, потерявшей мужа, смотрела на незнакомца полными слез глазами. Она сразу подумала о своем Магомеде: «А вдруг и он тоже… и где-то на почте уже лежит похоронка…» — она тряхнула головой, отгоняя эти мысли, и тут, заслоняя их, возникла новая подозрительная мысль.

— А ты почему не на фронте? — спросила она.

— Я был ранен. Нога почти до колена в протезе. — спокойно ответил мужчина и, прихрамывая, подошел к ней ближе. — У тебя не найдется чего-нибудь поесть?

— Почему нет? Найдется! — ответила Сарыжат и, согнувшись, вошла в шалаш.

Но тут незнакомец с ловкостью схватил винтовку и тоже шагнул в шалаш.

Может быть, Сарыжат действительно почувствовала неладное, а может, потом уже ей казалось, что она испытала озноб и силой заставила себя оглянуться: мужчина с перекошенным лицом стоял перед ней, нацелив на нее винтовку. Как в дурном сне, услышала она его голос:

— Я одичал. Я уже месяц хожу в горах, без еды, без женщины…

Дурной сон продолжался мгновение. А уже в следующее Сарыжат, всегда отличавшаяся быстротой мысли, взвесила всю невыгодную для себя обстановку: хоть криком кричи,