Долгая дорога домой. Воспоминания крымского татарина об участии в Великой Отечественной войне. 1941-1944 - Нури Халилов

Видимо, я ему понравился. Он познакомил меня со своей женой Марией, которая стояла на раздаче обедов в столовой, и приказал ей давать мне двойную порцию с мясом и побольше хлеба. Однажды он принес мне ручную немецкую машинку для стрижки волос. Сказал, что машинка его соседа. Он просит за нее 500 рублей. «Заработаешь, отдашь», – сказал он.

Я заработал их в первый же день. Постриг 100 человек. Машинка была «нулевка», на шариках сверху. Я вернул ему 500 рублей и показал свою руку – она опухла от стрижки. Он искренне удивился: «Зачем было так спешить, мог и через неделю отдать».

На следующий день я не мог стричь, но машинку давал моему земляку Муюнову за 50 процентов от выручки. Так собрал немного денег.

Я написал письмо в Суюн-Аджи Анне Босовой, моей соседке и бывшей партизанке. Оказалось, что ей же написала и моя теща из Паркента. Так я узнал, что моя жена уже находится в Наманганской области, Чинабадский район, село Коклабад. Она там очень болела, а потом они сделали какой-то размен, и она объединилась с родными. Из писем я узнал, что мама болеет, лежит в больнице. Лиля, Гульнар и Шевкет голодают. Отец почему-то попал на Урал. В общем, положение семьи было катастрофическое. Надо было как-то им помогать. Обо всем этом я рассказал Коростелеву. Он предложил отправить маме немного денег. Принес бланк для перевода. Первый перевод я сделал на 500 рублей. Жена Коростелева отправила с почты и дала мне квитанцию. Тогда мама, кажется, еще была жива.

Пришло письмо от моей дорогой сестренки Наджие. Она писала, что там, где она живет, татары умирают целыми семьями. Хоронить некому. Все люди голодные. Сообщила, что с Урала приехал отец, но маму он уже не застал, так как она умерла от голода. Писала, что с приездом отца стало немного лучше. Он косит сено, зарабатывает деньги. Второй денежный перевод я сделал на 400 рублей. Его получил уже отец. Он даже купил одну лепешку и 100 граммов водки. Сказал чайханщику: «Это от сына!»

В лагере я постепенно научился стричь и брить людей. Дополнительно к машинке купил помазок, так бритвы у меня были.

Я всегда любовался тем, как брил людей мой приятель Науменко. Он делал длинные движения бритвой – от виска до подбородка одним махом. Очень быстро брил. Другие брадобреи делали движения бритвой мелкими. Науменко говорил, что его бритва из шведской стали Swisstal – лучшая в мире сталь для таких вещей.

Однажды я сказал ему, что если когда-нибудь он задумает ее продавать, то я первый на нее покупатель. Такой случай подвернулся очень скоро. Возвращаясь в лагерь из увольнения, я встретил Науменко. Его под конвоем вели в тюрьму. Он остановился и сказал, что хочет продать бритву, спросил: сколько у меня с собой денег? Я сказал, что 130 рублей, да еще в мешке буханка хлеба. Он вынул из кармана бритву и черный оселок. Лизнул его языком, направил бритву, провел по ногтю большого пальца и отдал бритву мне.

– В тюрьме бритву все равно отберут, а оселок мне дороже всего – он бельгийский.

Забрав хлеб и деньги, он пошел в город вместе с конвоиром.

Между поселком Лосево, где располагался наш лагерь, и поселком Фрунзе в трехэтажном доме тоже был лагерь, но для немецких военнопленных. Он был больше похож на общежитие. Их почти не охраняли. Кормили по седьмой армейской норме пять раз в сутки. Давали молоко, кофе, компот. На обед было первое и второе блюда. Когда мы проходили мимо их дома, то улавливали вкусные запахи. Все было не так, как у нас: суп-баланда и чай из мяты, да полбуханки хлеба на весь день. Я невольно вспоминал о том, как кормили меня в немецком лагере.

Каждый божий день извозчик на белой лошади, запряженной в повозку, вывозил из морга нашего лагеря мертвецов, причем делал это иногда по нескольку раз в день. Говорили, что он сбрасывал их в большую, длинную яму. Эти трупы почему-то называли «сухариками». Бывало, что он вывозил по 50 «сухариков» в день. В марте – апреле в лагере разразился брюшной тиф.

После убийства командующего фронтом генерала Черняховского со всей округи, где было совершено нападение, было принято решение в целях профилактики эвакуировать все население в возрасте от 16 до 60 лет. Один эшелон этих людей привезли в наш лагерь. Их было около 2 тысяч. Большинство из них были женщины. Как и нас, их пропустили через баню, дезкамеру.

Со мной очень дружил начальник медицинской службы лагеря, капитан медслужбы. Это был высокий, красивый, вежливый человек. Я всегда брил ему голову. По этому поводу он пригласил меня со своим инструментом в баню. Мы вдвоем осматривали волосы головы, подмышки и лобки голых женщин и девушек. При обнаружении вшей, гнид стригли все волосы. Только после осмотра их пускали в баню. Баня была большая, вместимостью до 100 человек.

Среди этих женщин были полячки, русские, немки, голландки, француженки и другие. Все были очень красивые, фигуристые. Эти красивые женщины были женами немецких офицеров. Они их брали с захваченных территорий, с ними жили, а потом отсылали к своим родителям ждать окончания войны и возвращения домой. После выхода из бани они собирались в ожидании своей одежды из дезинфекции. После купания они казались еще приятнее и красивее. Любо на них было смотреть.

Наряду с этим было обнаружено восемь женщин, больных сифилисом. Их, бедняжек, держали возле проходной под навесом, со всех четырех сторон огороженной колючей проволочной сеткой. Все подходили и с презрением на них смотрели. Затем их отвезли на лечение в Харьков.

По вечерам во дворе перед бараком устраивали танцы под гармошку. Место было огорожено проволочной сеткой. Через двери туда никого не пускали. Кое-как я иногда проникал туда и иногда танцевал. Меня поместили в новый барак, в маленькую комнату с двухъярусными железными кроватями. Спал я с врачами. В этом же корпусе спали женщины, там же был медпункт и кухня.

Поваров в корпуса, где жили иностранцы, подобрал я. В нашем корпусе я выбрал Сейдамета – бывшего шеф-повара ялтинской гостиницы «Ореадна». Во второй корпус, рядом с торцовой стороной, предложил Абдуллу – до войны шеф-повара евпаторийского ресторана «Дюльбер». Все татары были в моей сотне. Начальство знало о чистоплотности и честности татар и потому предложило мне подобрать двух поваров для иностранцев. Когда мы их позвали и сказали о будущей работе, они обрадовались. Капитан медслужбы согласовал их назначение с лагерным начальством, и они приступили к работе. Иностранцев обслуживали так же, как и немецких военнопленных, по седьмой норме. Сейдамет и Абдулла даже готовили для них чебуреки. Мы с капитаном ели, что хотели, когда хотели и сколько хотели.

Очень часто приезжали иностранные комиссии из Красного Креста. Они были под крышей иностранных государств, и потому наши старались им угодить. Продуктов не жалели. Лишь бы не жаловались. Не то что наши бедолаги.

Среди них были и артистки с длинными черными толстыми косами. Парикмахер Курбанов постриг их налысо, а их косы сохранил и придал им форму парика. Смотрелись они прекрасно.

Среди мужчин-иностранцев был очень оригинальный человек. Звали его Вася. Он был высокий, худой, ходил в кепке, по национальности он был поляк. Люди ходили за ним толпой. Дело в том, что он умел гадать. Да что там гадать. Однажды его вызвали в УРО, где были все военачальники. Он их всех усыпил на два часа, а сам ушел. Ради интереса у одного начальника он спер портфель с деньгами, а потом вернул. Еще у него был такой трюк. Кинет вверх шапку и задает вопрос, а шапка отвечает. Крикнет в открытую дверь какого-нибудь помещения, а оттуда идет ответ.