Долгая дорога домой. Воспоминания крымского татарина об участии в Великой Отечественной войне. 1941-1944 - Нури Халилов

Сам Сатар ака был крупным человеком, носил коричневую кожанку. Когда он проходил пешком по центру города, узбеки кланялись ему до земли. Все его боялись. Он был и царь и бог. Кого хотел, отправлял на войну, кого хотел – оставлял. Когда моя тетя Шасне захотела переехать с Урала ко мне в Паркент, он почему-то отказал.

В конце концов обо всем этом люди написали в обком. Однажды приехало много областного начальства, состоялся пленум райкома. Рахматулаева освободили от должности, а его брата снова отправили в тюрьму досиживать свой срок.

Вскоре после своей отставки Сатар заболел туберкулезом. Ездил лечиться в Ялту, но ничего не помогало. Дважды я был у него дома и стриг его. Было страшно брить больного туберкулезом человека. Вскоре он умер. У него было две жены, девять дочерей и один сын. В день его смерти все гробокопатели разбежались, так как никто не хотел копать ему могилу.

Однажды к парикмахеру Ибраим ака зашел клиент. Оказалось, что он из Крыма, из Алушты. Во время войны работал в Ташкенте на авиазаводе, а теперь директор заводского дома отдыха «Сукок». Еще до войны он знал Ибраима Эминова и вот теперь вновь встретил здесь. Его фамилия была Апальков. Он пригласил Ибраима в дом отдыха. Я тоже поехал с ним. Там познакомился с земляками Абильваитом, Асие, Аблямитом, Разие и другими. В доме отдыха работал фотограф из Ташкента. Я очень любил фотографию и хотел научиться этому делу. Вскоре случай представился. Группа отдыхающих играла в шашки, с ними играл и фотограф Равкат. Это были какие-то соревнования, и он обыграл всех. Потом объявили, что тот, кто победит Равката, получит бутылку коньяка. Я тоже решил попробовать свои силы и выиграл. Равкат просит сыграть еще раз – я опять выиграл! Он настаивает на третьей партии, и снова победа моя. После этого он признал свое поражение, но я отказался от приза в его пользу с условием, что он научит меня фотографировать. Он согласился, и я начал помогать ему в его фотолаборатории. Составлял проявители для пленки, для бумаги, составлял фиксаж. Потом научился заряжать кассеты. Стал печатать на контактном станке. Особое внимание Равкат обращал на съемку людей, на кадрирование, на композицию, на комбинацию диафрагмы и выдержки, на экспозицию. Когда пришло время закрываться дому отдыха на зиму, Равкат стал просить меня устроить его на работу в Паркенте. Я поговорил с председателем артели, и он дал согласие принять его на работу. Нашли ему место в центре, оформили документы. Равкат привез из Ташкента большую будку – павильон с лабораторией, съемочным залом на дневной свет с отражателем. Дело пошло. Когда Равкат уезжал домой, то в павильоне работал я.

Мне нужен был свой фотоаппарат, и Равкат помог мне купить немецкий фотокор[188]9 на 12 с шестью кассетами. Им было удобно работать в павильоне, а на выезде приходилось таскать с собой штатив, покрывало, кассеты. В продаже появился фотоаппарат «Зоркий» на 36 кадров.

У себя во дворе построил павильон-лабораторию. Печатное устройство сделал на дневной свет. Это было очень удобно тем, кто спешит получить фото на паспорт или другие документы. Все это я сразу же делал у себя дома. В павильон водил в исключительных случаях, так как боялся начальника райфинотдела базара Нурова.

О своем желании купить малоформатный фотоаппарат я поделился с Героем Советского Союза Сигбатулиным[189], который жил в Паркенте. Он посоветовал мне купить «Киев-4», который появился в продаже. В нем был экспонометр, что позволяло выбрать правильную экспозицию, и все снимки получались одинаково резкими. Я так и сделал. Вся моя дальнейшая жизнь была связана с фотографией.

По профессии я учитель истории, и работать парикмахером было мне совсем не по душе, хотя работа была прибыльной, зимой в тепле, летом в прохладе. Эта работа дала мне возможность прокормить, одеть, обучить всю мою большую семью, так как в Паркенте я бы не смог тогда найти работу.

Наши советские деньги стали обесцениваться, появилось много фальшивых. Кроме этого, сами денежные купюры были очень большими, например, достоинством 100 и 50 рублей были размером как лист печатной бумаги. К тому же многие купюры были сильно изодраны, были похожи на тряпки. В декабре 1948 года объявили, что будет обмен денег по курсу 10: 1. За 10 рублей дадут 1 рубль. За 100 рублей сданной в кассу выручки дадут 33 процента от сданных денег.

Мой хороший клиент – директор Сбербанка Нуритдин пришел ко мне в парикмахерскую и посоветовал немедленно положить все мои сбережения на книжку, так как завтра будет уже поздно. Я положил, сколько можно, заодно и плановую выручку сдал вместо 2000 рублей – 3000.

Бухгалтер Дубигеля (чех) попросил у меня взаймы 300 рублей, у него была недостача в банке.

На следующий день объявили постановление Совмина СССР об обмене денег. Все же я кое-что выиграл: на сберкнижке у меня было 3000 рублей и зарплату получил 600 рублей.

После смерти Сталина в 1953 году началась хрущевская оттепель. Сперва нам обменяли паспорта, и мы перестали ходить на подпись в пресловутую спецкомендатуру. Открылась возможность ездить по родственникам, родным и близким, не спрашивая у коменданта разрешения. Можно было переезжать и прописываться в любом населенном пункте Советского Союза, кроме нашей родины – Крыма.

В 1955 году мы вместе с Эбзаде посетили Пахту, где жил с семьей брат отца Эбзаде Ибраим с женой Незире и своими детьми. Он зарезал козу, приготовил плов, позвал гостей. Играл на боразане[190]и дауле[191]. Танцевали, пели. Они устроили очень хороший прием для нас.

На следующий год мы поехали в поселок Кугай Наманганской области. В Кугае жил Мамут – младший сын брата моей матери Сеит-Вели. После смерти Мамине – матери его детей – он жил в яблочном саду Кугая со своей второй женой Алиме. Сеит-Вели даи хорошо принял нас. Зарезал кур, приготовил другую еду. Ночевали мы в шалаше. Весь вечер говорили о родных и близких, о своей судьбе на высылке.