Толкование сновидений - Зигмунд Фрейд

В моей коллекции чрезвычайно много таких сновидений, анализ которых приводит к смутным, а иногда и совершенно позабытым воспоминаниям детства, часто даже из возраста до трех лет. Не следует, однако, выводить из них заключения, имеющего какое-либо общее значение для теории сновидения. Во всех них речь идет о невротиках и даже об истериках, и роль детских воспоминаний в их сновидениях может быть обусловлена наличностью у них невроза, а вовсе не сущностью самих сновидений. Однако при толковании моих собственных сновидений, предпринимаемом не из-за грубых симптомов болезни, я тоже очень часто наталкиваюсь неожиданно в скрытом содержании их на эпизоды из детства; иногда даже целый ряд сновидений допускает объяснение каким-либо детским переживанием; примеры этого я уже приводил; в будущем мне придется сообщить целый ряд их. Может быть, я поступлю лучше всего, если закончу эту главу сообщением нескольких собственных сновидений, в которых свежие впечатления и давно забытые детские переживания играют одновременно довольно видную роль.

I. После того как я много ездил по городу и лег в постель усталый и голодный, великие жизненные потребности дают знать о себе во сне, и мне снится: я иду в кухню и прошу дать мне чего-нибудь поесть. Там стоят три женщины, из которых одна хозяйка; она что-то вертит в руках, точно собирается делать клецки. Она просит меня подождать, пока будет готово (ее речь не совсем ясна). Я проявляю нетерпение и обиженный выхожу из кухни и надеваю пальто; но первое, которое я пробую надеть, мне слишком длинно. Я снимаю его и удивляюсь, что у него меховой воротник. На другом почему-то длинный кушак из турецкой материи. Появляется какой-то незнакомец с продолговатым лицом и маленькой бородкой и не дает мне надеть пальто, говоря, что оно принадлежит ему.[51]Я показываю, что оно все сплошь вышито турецкими узорами. Он спрашивает: «Какое вам дело до турецких (узоров, поясов…)?» Но затем мы очень любезны друг с другом.

При анализе этого сновидения мне неожиданно приходит в голову первый роман, который я прочел, будучи 13-летним мальчиком. Я начал его, однако, с конца первого тома. Названия этого романа и автора я никогда не знал, но развязку его прекрасно помню. Герой сходит с ума и все время повторяет имена трех женщин, принесших ему в жизни высшее счастье и высшее горе. Одно из этих имен – Пелати. Однако я не знаю еще, какую роль играет это воспоминание в моем дальнейшем анализе. Неожиданно эти три женщины превращаются в моих мыслях в трех Парок, которые прядут судьбу человека, и я знаю, что одна из этих женщин, хозяйка в сновидении – мать, дающая жизнь, а иногда, как например мне, и первую жизненную пищу. У женской груди скрещиваются любовь и голод. Один молодой человек, как сообщает анекдот, бывший большим поклонником женской красоты, заметил однажды, когда разговор зашел об его красивой кормилице: ему очень жаль, что он не использовал лучше тот удобный случай, когда он лежал у нее на груди. Я обычно пользуюсь этим анекдотом для разъяснения момента запоздалости в механизме психоневрозов. – Одна из Парок вертит что-то в руках, точно делает клецки. Странное занятие для Парки – оно требует объяснения! Объяснения я нахожу в другом более раннем воспоминании детства. Когда мне было шесть лет, я учился у матери, и она сказала мне, что мы сделаны из земли и должны превратиться в землю. Мне это не понравилось, и я выразил сомнение. Тогда она потерла руку об руку подобно тому, как хозяйка в сновидении делала клецки, с той только разницей, что у нее не было между ладонями теста, и показала мне черные частички эпидермы, которые отделяются при трении ладони о ладонь. Она хотела мне иллюстрировать этим мысль, что мы сделаны из земли. Мое удивление этой демонстрации ad oculos было безгранично, и я усвоил себе веру в то, что впоследствии прочел в словах: «Ты обязан природе смертью». Оба аффекта, относящихся к этому детскому эпизоду, удивление и покорность неизбежному, имеются налицо в другом сновидении, которое я видел незадолго до этого и которое впервые вернуло меня к воспоминанию об этом детском переживании. Таким образом, идя в кухню, я действительно иду к Паркам, в детские годы, будучи голоден, я часто отправлялся в кухню, и мать, стоя у плиты, просила меня подождать, пока обед будет готов. Но вот «клецки» (Knodel)! Один из моих профессоров, как раз тот, которому я обязан своими гистологическими познаниями (эпидерма), имеет связь со словом «Knodel». Кнеделъ была фамилия того человека, которого он обвинил в плагиате своего сочинения. Совершить плагиат, присвоить то, что принадлежит другому, приводит нас ко второй части сновидения, в которой я якобы совершил кражу пальто; это напоминает мне о воре, который долгое время крал в передней университета пальто студентов. Я употребил выражение «плагиат» не намеренно, а сейчас я замечаю, что оно относится к скрытому содержанию сновидения, так как может служить мостом между отдельными отрывками явного содержания. Ассоциация: Пелаги – плагиат – плагиостомы (О плагиостомах я упомянул непроизвольно, они напоминают мне об одном неприятном для меня эпизоде на экзамене у того же профессора) (акулы) – рыбий пузырь – связывает прочитанный мною роман с делом Кнеделя и с пальто (?berzieher), что имеет, очевидно, отношение к сексуальной технике. («Uberzieher» означает одновременно и пальто и кондом. Я. К.) (Ср. сновидение Мори о кило-лото). Это, правда, чрезвычайно натянутое и бессмысленное сопоставление, но бодрственное мышление не могло бы составить его, если оно не было дано в готовом виде в сновидении. И как бы для доказательства того, что стремление создавать такие сопоставления не знает никаких преград, служит дорогое мне название Брюкке (мост) (словесный мост см. выше), которое напоминает мне о том самом институте, в котором я провел мои самые счастливые часы в качестве ученика, впрочем, без всякой надобности для себя («So wird's Euch an der Weisheit Br?sten mit jedem Tage mehr gel?sten») («Вас будет с каждым днем все больше и больше манить в объятия мудрости») в противоположность к той алчности, которая терзает меня в сновидении. И наконец всплывает воспоминание о другом дорогом мне учителе, фамилия которого опять-таки звучит, как нечто съедобное (Fleischi («Fleisch» – мясо), как и Knodel), и о другом печальном эпизоде, в котором играют роль чешуйки эпидермиса (мать – хозяйка) и душевная болезнь (роман) и средство из латинской кухни, утоляющее голод: кокаин.

Таким образом, запутанный ход мыслей может быть продолжен и дальше, и я могу путем толкования раскрыть все содержание сновидения без остатка, но я отказываюсь от этого, так как личные жертвы, которых должно мне это стоить, слишком велики. Я воспользуюсь одной лишь нитью, которая непосредственно ведет к мысли, лежащей в основе всего этого хаоса. Незнакомец с продолговатым лицом и маленькой бородкой, помешавший мне одеться, напоминает мне одного купца в Спалато, у которого моя жена накупила множество турецких материй. Его звали Поповик; это – подозрительная фамилия, которая дала повод и юмористу Штеттенгейму сделать замечание, содержащее намек («Он назвал мне свою фамилию и, покраснев, пожал мне руку».) Впрочем, здесь мы встречаемся с злоупотреблением фамилией, что и выше: Пелаги, Кнедель, Брюкке, Флейшль. Что такая игра именами собственными является детской шалостью, я думаю, не встретит возражений ни у кого; но если я занимаюсь этим, то это акт возмездия, так как моя собственная фамилия несчетное число раз была жертвой таких глупых потуг на остроумие. Гете заметил однажды, насколько человек чувствителен к своей фамилии, которой он обрастает, точно кожей, когда Гердер сочинил по поводу его фамилии: