Ленин без грима - Лев Ефимович Колодный

Взявшись за руки, как добропорядочные, законопослушные супруги, ушли из одного дома в другой.

«Владимир Ильич ушел, пройдя ворота, с самым беззаботным видом», — пишет хозяйка конспиративной квартиры. Затем два дня обитали наши беглецы на квартире бывшего депутата Думы. От него перешли на квартиру рабочего-партийца С. Аллилуева, будущего зятя Сталина. Квартира у питерского рабочего была отдельная, многокомнатная, в ней нашлось место Ленину и Зиновьеву с супругой. Отсюда перебрались в ночь с 9 на 10 июля в Сестрорецк, пригород Питера. На поезде доехали до станции Разлив. Тут эстафету принял другой рабочий — товарищ Емельянов, поместивший вождей на чердак своего дома. На этом чердаке, как пишет Емельянов, «первое, что было сделано, — это изменение облика Зиновьева и Ленина: волосы немедленно были выстрижены». Кто это сделал — неизвестно. Таким образом, остался наш вождь без усов и бороды. А Зиновьев начал отращивать бороду…

За голову Ленина правительство обещало награду. «Владимир Ильич и Григорий Евсеевич были оценены в 20 000 рублей, — писал Емельянов в 1924 году. — Сумма громадная в то время, хотя они и ошиблись в расценке: вожди рабочего класса были слишком дешево оценены, теперь, конечно, они знают настоящую им цену», — писал простодушно рабочий Емельянов в 1924 году.

И ошибся. Через несколько лет товарищ Григорий, к тому времени вождь Коммунистического Интернационала, резко упал в цене: лишился всех постов. Еще через несколько лет его жизнь не стоила ломаного гроша, переоцененная товарищем Кобой, отдавшего буйную голову Григория Евсеевича в руки палачей Лубянки.

С чердака перебрались на сенокос, находившийся за озером Разлив. Вот тогда пришлось садиться в лодку, плыть четыре версты, потом идти пешком полторы версты. На сенокос забредали редкие охотники, да захаживал лесничий. Появился сеновал, игравший для Ленина и Зиновьева роль жилища. Время было жаркое, летнее, даже в окрестностях прохладного Петербурга жить можно было на природе. По словам Емельянова, Ленин все писал статью за статьей, занимаясь в своем излюбленном месте, за большим ивовым кустом.

Григорий Евсеевич успел сочинить мемуары, поэтому мы знаем детально, как прошли несколько недель жизни в шалаше, ставшем неплохим отдыхом, где время проходило в чтении газет, сочинении статей, долгих разговорах, встречах с соратниками, составлении резолюций заседавшего впервые без вождя VI съезда партии, «взявшего курс на вооруженное восстание».

За большим ивовым кустом завершил Ильич свое творение, вошедшее в сокровищницу ленинизма под названием «Государство и революция». Живший в шалаше Ленин чувствовал, что вот-вот переберется отсюда в правительственную резиденцию, станет премьер-министром громадной страны, о чем ему не раз говорили, что он не опровергал. Понимал, что будет не только руководить государством, как все премьеры, но начнет строить «государство нового типа», поэтому спешил составить цельную картину такого не существовавшего на земле устройства. Он, цитируя Маркса и Энгельса, казалось бы, развивал их учение, относящееся к науке. На самом деле сочинял утопию, отличающуюся от всех остальных тем, что она предельно конкретна, и тем, что автору утопии представилось впервые в мире на деле претворить ее в жизнь на земле самого большого в мире государства. Вместо парламента учреждался высший законодательный орган, где парламентарии не только принимают законы, но и сами их исполняют, к тому же сами себя контролируют, «сами проверяют то, что получается в жизни».

Самому автору написанное нравилось настолько, что он даже читал вслух сочинение единственному слушателю — Зиновьеву, а когда приходил Емельянов, приносил провизию, то и ему, бывало, давали послушать пророчества. При этом читал вслух Григорий Евсеевич.

Другой рабочий, Александр Шотман, служивший связным, не утратив чувства реальности, не верил в свои способности управлять государством, не верил, сидя у костра, в светлое будущее, позволял тогда даже спорить с вождем, поскольку некоторые его рассуждения казались ему фантастичными. «Особенно помню, почему-то меня смущало его предложение аннулировать денежные знаки — как царские, так и керенские», — пишет этот рабочий. «Откуда же мы возьмем сразу такую уйму денег, чтобы заменить существующие?» — пытался загнать в угол вождя товарищ Шотман. «А мы пустим в ход все ротационные машины и напечатаем в несколько дней такое количество, какое потребуется», — отвечал, не задумываясь, Владимир Ильич.

И ведь слово свое сдержал, напечатал, да столько, что любой нищий стал миллионером, расплачиваться пришлось каждому на базаре (магазины позакрывались) «лимонами», то есть миллионами… Но это случилось позднее… А тогда, летом 1917 года, происходила идиллия. «Вот кончен день. Ложимся в узеньком шалашике. Прохладно, накрываемся стареньким одеялом… Иногда подолгу не спишь. В абсолютной тишине слышно биение сердца Ильича. Спим, тесно прижавшись друг к другу…»

Не помогло это соседство Григорию Евсеевичу десять лет спустя, когда он попал в жернова системы, которую сам с дорогим другом сконструировал, начав строить жизнь по «Государству и революции». Как все казалось научно, продуманно. «Первая фаза строительства коммунистического общества», «Вторая фаза коммунистического общества», отмирание государства…

Когда похолодало, явился к шалашу фотограф и сделал снимки вождей для фальшивых удостоверений. Привез не только фотоаппарат, но и парики. Как бы предвидя такой оборот дела, Временное правительство запретило парикмахерским прокат и продажу париков кому бы то ни было без предъявления удостоверения личности. По ходатайству театрального кружка все тот же верный Шотман сумел купить на Бассейновой улице два парика… Ильич без бороды и усов, в парике стал похож на финна. Получил удостоверение на имя сестрорецкого рабочего Константина Петровича Иванова…

От шалаша начался долгий запутанный путь. Проблуждав, потеряв дорогу, явились ночью на неизвестную станцию за пятнадцать минут до прихода поезда. На перроне остались двое — Емельянов и Шотман. Ильич с Зиновьевым и третьим сопровождающим, финном Рахья, спрятались в темноте под откосом. Молоденький вежливый юнкер полюбопытствовал было, не дачник ли прилично одетый Шотман, а плохо одетого Емельянова увел для выяснения личности за собой… Вождей юнкер в ночи не заметил. И знаменитая собака Треф, брошенная на поиск Ильича, не взяла его простывший след.

И вот уже Константин Петрович на станции Удельная, на новой квартире. Отсюда предстоял самый сложный путь — через границу. Большевики проявили находчивость. Сел загримированный Константин Петрович не в вагоны, как все пассажиры, а поднялся по ступенькам в кабину паровоза, где его ждали машинист Ялава и его помощник. Ему представили Константина Петровича как журналиста, интересующегося условиями труда машинистов. Тот поверил.

Так оказался Ильич в Териоках. Затем — в деревне Ялкава, где к нему заявился профессиональный артист Куусела с… гримом. «Мы приготовили Ленину маску, — писал артист позднее, — и она так удалась, что Ленин смеялся до упаду своему новому облику». В этом загадочном облике Ильич