Воля и власть - Дмитрий Балашов
Шрифт:
Интервал:
– Как жена молодая? – вопросил.
Алексей пожал плечами.
– Кажись, непраздна опять! – высказал с нарочитым безразличием, грубоватой мужскою гордостью: молодая супруга Алексея принесла уже двоих, парня и девку, и теперь готовилась принести третьего. Скоро уже тридцать летов мужику! Подумал вдруг, изумившись, Иван, тридцать летов! Как время идет! А давно ли Семен, родитель Алешин, умирал у него на руках! И он ничего не мог содеять! Или мог? Заноза эта доселе сидела у него в сердце, и, верно, останет там навсегда.
Ели из одной большой миски, несли ложки ко рту, подставляя хлеб. В черед отпивали пиво. Хорошо было. И слезы временем навертывались на глаза, а все одно, хорошо! Вот и внуки растут, хоть и сторонние, а все-таки внуки.
– Тебе, Ванюха, жениться нать! – твердо выговаривает отец. – Баба умирала, наказывала мне: ожени, мол! – И Ванята кивает молча, согласно. Жизнь идет, не прерываясь, и смерти близких только подтверждают вечное течение ее.
Скоро Ванюха поскачет на свою службу, а Сергей отправится изучать и переписывать мудреные древние свитки и пергаменные страницы греческих книг. Алексей тоже ускачет, уедет Любава, и дом осиротеет без них… И… И права была мать! Надобно хозяйку в дом, теперь хотя сына женить поскорее!
* * *
В эту зиму в далекой степи в Заволжье Шадибек убил Тохтамыша, прекратив, казалось бы, многолетнюю прю за ордынский престол. Увы! Смерть эта не решила ничего, потому как остались Тохтамышевы сыны, и к власти в Орде, забыв древнюю Чингисову «Ясу», рвались многие, медленно, но неуклонно приближая конец степной державы, созданной когда-то гением монгольского народа на подъеме сил всего племени, подъеме, вернее, гигантском извержении сил, разметавшем степных богатуров по всему миру…
Тем временем псковичи с князем Данилой Александровичем[89]воевали победоносно немецкие земли. Брат великого князя Василия Петр воротился из Пскова и женился осенью на дочери покойного Полуекта Васильича Вельяминова, а на его место отправился другой брат Василия, Константин. Сам Василий Дмитрич ходил с полками на Витовта к Вязьме и Серпейску «и не успеша ничтоже», как сообщает летопись. А Юрий Святославич Смоленский сидел до поры в Торжке.
Юрий Святославич, великий князь Смоленский, лишенный своего удела, жены, захваченной Витовтом, лишенный всего, чего можно лишить князя некогда одного из величайших и древнейших городов Руси Великой, пребывал в гневе, горестях, бешенстве и стыде. Двадцать лет назад изведал он горечь поражения под Мстиславлем, когда беспримерная жестокость, проявленная смолянами против мирного населения, – развешивали людей, защемив им руки бревнами по стенам хором, натыкали младенцев на копья – лишь помогла разгрому смоленской рати соединенными силами Скиргайло, Корибута и Семена-Лутвеня, испытал вслед за тем стыдный литовский плен и унижения, коим его подвергли, прежде чем посадить на смоленский стол. В споре с Витовтом дважды терял свой стольный город, по сути, был изгнан и из Великого Новгорода, ибо надежд новгородцев князь не оправдал, получил, по сути, отказ в помощи и от князя Василия, при всех династических связях своих, при всем том, что на его дочери женился даже брат великого князя Василия Юрий. Оброшенный, отставленный от главного дела своей жизни – борьбы за смоленский престол, – с единым верным слугою своим, князем Вяземским, за верность Юрию потерявшим престол, и из князя превратившимся, по существу, в дворецкого опального смоленского володетеля… Юрий Смоленский сидел в Торжке.
Торжок, все еще не возвращенный Василием господину Новгороду, благодаря положению своему на торговых путях был богатым городом. Ни князю, ни боярину, ни дружине княжой голодать не приходилось, хватало и на припас, и на платье, и на оружие. Долило все явственнее проступающая пред ним безнадежность грядущей судьбы. Военная при московском князе с Литвой как-то все не состаивалась. Порубежные сшибки не перерастали в большую войну. Князь гневал, порою впадал в тихое бешенство, и тогда скрежетал зубами и зверем бегал по покою предоставленных ему наместничьих хором. Ратники в эти часы старались не попадать ему на глаза, и утишить князя в эти мгновения удавалось только супруге вяземского князя Семена Мстиславича княгине Ульянии.
Юрий смолоду был яровит до женок. И сохранил это свое свойство даже и в пору брачную, почему княгине с горем приходило то и дело менять прислужниц своих, отсылая куда подальше обесчещенных мужем, а то и понесших от него девушек. А затащить к себе на седло пригожую селянку во время многодневных охот и, понасилив, выгнать, а то и отдать на потеху доезжачим своим – этого Юрий и вовсе грехом не считал, подчас забывая об этих случайных подругах своих уже назавтра. Все же княгиня как-то умела умерять буйство плоти своего супруга. Теперь же, оставшись один, Юрий и тут почуял себя, словно конь без узды. Он не видел печатей увядания на своем лице, не чуял подступающей старости, или чуял? Возможно, потому и ярился сильнее? И ко всему прочему, томило безделье и оброшенность. Василий не приглашал старого смоленского князя к себе. Бешеная скачка по буеракам в погоне за волком или травля кабана не приносили полного удовлетворения. Власти, власти не хватало Юрию! За власть стал бы он драться и теперь, забывши обо всем ином.
Сошвыривая на ходу заляпанный грязью охабень, Юрий задышливо всходил по ступеням терема. От целодневной скачки гудело все тело. В плечах еще переливалось давешнее напряжение, когда он несколько долгих мгновений держал раненого лося на рогатине, а тот, наваливаясь грудью, загоняя в себя глубже и глубже широкое железное острие и обливая кровью черничник, рвался к Юрию, склонял огромные лопаты рогов, с налитыми кровью глазами рыл копытами грязь и снег и уже было достал, но кованое жало, входя в жесткую плоть зверя, дошло в нем наконец до становой жилы. Кровь-руда хлынула потоком и из раны, и изо рта матерого в серо-бурой шерсти великана. И коротко замычав, зверь пал на переднее колено, согнув затрещавшую рогатину, еще раз мотанул головой, пронеся смертоносные зубья рогов едва в вершке от князева лица, и повалился на бок, подминая вцепившихся в него хортов, с визгом отпрянувших в стороны. Доезжачие мгновением спустя кинулись впереймы к зверю, у коего глаза уже замглились смертною поволокой. Бешенство взора угасало вместе с жизнью, а Юрий стоял, опоминаясь и чуть-чуть гордясь собой, успокаивая невольную дрожь в членах…
И теперь все еще – лося свалили не в сорока ли поприщах от города – чуял Юрий, как разгоряченная кровь ходит по жилам, ударяя в голову.
– Семен! – выкрикнул он, вызывая Вяземского князя Семена Мстиславича.
– Семен!
Но вместо Семена вышла навстречу Ульяния. Глянула серыми большими, словно заколдованные озера, глазами, опустила долу длинные ресницы свои:
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!