Похитители - Уильям Фолкнер

– Ежели кому и надо заботиться, – сказал Нед, – так одному Громобою. И заботиться об одном: скакать впереди того коня и до той поры, пока ему не скажут «стоп!». Но я знаю, что у тебя на уме. Скачки на кругу у полковника Линскома. В два часа. В четырех милях отсюда. Мы с Громобоем и Люцием придем за две минуты до начала. А вам надо заявиться пораньше. Как мистер Сэм вылезет из своего товарняка, так вы и идите. Это уж твоя с ним забота: прийти загодя, и поставить на Громобоя, и раздобыть денег, чтобы было что поставить, когда вы придете загодя.

– Да погоди ты, – сказал Бун. – Лучше скажи, как насчет машины? На кой нам деньги, если мы вернемся домой без?…

– Выбрось ты из головы эту машину, – сказал Нед. – Я же говорил тебе, этим парням тоже надо вернуться, сегодня вечером уже надо вернуться.

– Каким парням? – спросил Бун.

– Так-то! – сказал Нед. – Хорошо Рождество, да Новый год на носу. – Вошла Минни с подносом, уставленным грязной посудой, – коричневая, спокойная, трагическая, алчущая и безутешная маска. – А ну, – сказал Нед, – покажи мне еще разок твою улыбку. Должен же я знать, придется ли тебе впору тот зуб, когда я притащу его вечером.

– И не вздумай ему улыбаться, девушка, – сказала толстая кухарка. – Может, у них в Миссипи посулы в цене, а у нас в Теннесси на них ничего не укупишь. А в моей кухне и подавно.

– Погоди, – сказал Бун.

– Погоди, пока не приедет мистер Сэм, – сказал Нед. – Он тебе все объяснит. Пока мы с Люцием будем выигрывать скачки, вы с ним потолкайтесь среди народа, посмотрите, нет ли где Свистуна с тем зубом. – На этот раз Нед приехал в двуколке дядюшки Паршема, запряженной одним мулом. И он опять оказался прав: за ночь поселок стал неузнаваем. Не то чтобы на улице было так уж много народу, не больше, чем накануне. Но что-то новое появилось в самом воздухе – ликование, что ли. Тут я впервые всем своим сознанием осознал, что пройдет совсем немного часов – и я выступлю жокеем на скачках, и вдруг почувствовал острый вкус слюны на языке.

– А мне показалось, ты вчера сказал, будто Отис уже уберется, когда ты вернешься из города.

– Он и убрался, – сказал Нед, – но недалеко. Ему ж некуда деться. Собаки ночью два раза взлаивали у конюшни – собак от него тоже с первого взгляда воротит не хуже, чем людей. Уж будь покоен, как только я уехал оттуда утром, так он наверняка заявился завтраком подкрепиться.

– А если он продаст зуб до того, как мы его поймаем?

– Об этом я позаботился, – сказал Нед. – Не продаст. Никто у него не купит. Ну, а ежели он не придет завтракать, Ликург опять возьмет собак, и опять загонит его на дерево, и скажет, что я вечером вернулся из Паршема и рассказал, будто тип из Мемфиса давал шоколадной двадцать восемь долларов за тот зуб и прямо наличными. И он поверит. Ежели бы сказали сто или даже пятьдесят, не поверил бы, а двадцать восемь цена несуразная, он и поверит. Больше всего потому поверит, что решит – больно дешево, верно, тот тип хочет облапошить Минни. А ежели нынче к вечеру попробует продать его на скачках, никто ему и столько не даст, так что ему одно останется – ждать, пока не удастся вернуться с тем зубом в Мемфис. Так что сейчас ты не о зубе думай, а о скачках. О двух последних заездах то есть. Первый мы проиграем, так что о нем пускай у тебя голова не болит…

– Как? – спросил я. – Почему?

– А почему нет? – спросил Нед. – Нам же только два и нужно выиграть.

– Но зачем проигрывать первый? Почему не выиграть и первый заезд, поскорей набрать как можно больше? – С полминуты Нед молча правил мулом.

– Больно много лишнего припутано к этим скачкам, вот в чем беда.

– Чего лишнего? – спросил я.

– Всего, – ответил Нед. – Чересчур много народу. А главное, надо чересчур много раз скакать. Ежели бы надо было проскакать только один раз, один заезд где-нибудь за кусточками, чтобы никого людей не было, только я, да ты, да Громобой, да еще тот конь с жокеем, все у нас было бы в порядке. Вы вчера проверили – один раз Громобой может выиграть. Но скакать-то надо три раза.

– Но тот мул скакал у тебя всякий раз.

– Этот конь не тот мул, – сказал Нед. – Тот мул был разумнее всякого коня. Всякий мул разумнее. А у этого коня смысла еще меньше, чем у других коней. Вот и сообрази, в каком мы переплете. Мы знаем – один раз я могу заставить его выиграть, и надеемся – смогу заставить и второй. И все. Заметь, надеемся. Выходит, нам никак нельзя рисковать тем разом, про который мы знаем, что могу заставить его прискакать первым, нам надо выиграть наверняка. Так что, если повезет, два раза будут наши. Ну, а ежели один раз все равно проигрывать, будем проигрывать тот, который научит нас чему-нибудь полезному для других разов. Значит, первый.

– А Буну ты сказал? Чтобы он не…

– Пусть проиграет первый раз, только бы не просадил всех денег, которые ему эти леди дали. Но ежели я правильно понимаю мисс Ребу, всех не просадит. А для двух других разов нам первый проигрыш на руку. Да и к тому же, придет время, вот тогда мы и скажем Буну все, что ему требуется знать. Так что ты…

– Я не о том, – сказал я. – Я о хозяйском…

– Я ж тебе все время долблю, что помню о нем, – сказал Нед. – Выбрось ты это из головы. Не скачки выбрось, о них ты не можешь не думать, а мысли, как бы тебе первым прийти. Думай, чему тебя научил вчера Громобой, когда ты скакал на нем. А обо всем другом думать буду я. Носок взял?

– Да, – сказал я. Но мы ехали не к дядюшке Паршему. Ехали даже не в том направлении.

– Для этих скачек мы заполучили собственную личную конюшню, – сказал Нед. – Есть у одного здешнего прихожанина лощинка с ручьем, оттуда до дорожки от силы четверть часа, и никто нас там не увидит, не станет голову морочить, разве что сами попросим. Ликург и дядюшка Пассем отвели туда Громобоя сразу после завтрака.

– Дорожка, – сказал я. Разумеется, без дорожки не обойтись. Но я как-то ни разу не подумал об этом. Если я и думал о чем-нибудь, то, пожалуй, только о том, что кто-то приедет на другой лошади или приведет ее, и мы устроим скачки на лугу у дядюшки Паршема.

– Ну да, – сказал Нед. – Настоящая дорожка, как на больших скачках, только не в милю, а в полмили, и еще там нет всяких трибун и киосков с пивом-виски, а не мешало бы, раз уж человек задумал скачки устраивать. Круг на лугу у полковника Линскома, хозяина той лошади. Мы с Ликургом вчера ночью ходили смотреть на нее. Не на лошадь, на дорожку. Лошадь я пока что не видел. Но нынче у нас будет случай посмотреть и на нее. Правда, может, только с хвоста. Но нам-то надо так все устроить, чтобы тот конь последние заезды смотрел на хвост Громобоя. Так что придется мне потолковать с тем парнем, который будет его жокеем. Он цветной – Ликург знает его. Да так потолковать, чтобы он только потом уразумел, о чем это я с ним толковал.

– Да, – сказал я. – А как?

– Сперва давай доберемся туда, – сказал Нед. Мы ехали по местам мне, разумеется, незнакомым. Сейчас, очевидно, проезжали по плантации то ли полковника Линскома, то ли кого-то другого – обширные, заботливо возделанные поля, всходы хлопка и кукурузы, пастбища, обнесенные крепкими изгородями, домишки арендаторов и склады для хлопка в конце каждого участка; потом я увидел амбары, конюшни и – да, так и есть, – небольшой аккуратный белый овал дорожки; мы, то есть Нед свернул по заросшей тропе в лесок, и вот оно, это местечко, уединенное, безопасное и при желании даже потаенное: буковый лесок на берегу ручья, Громобой, перед ним, держа его за повод, Ликург, и Громобой начищен, надраен, он даже слегка поблескивает в этом пятнистом свете, а позади к дереву привязан второй мул, и в седле, которое Ликург снял и прислонил к дереву, устроив подобие кресла, дядюшка Паршем, черно-белая фигура, полная драматизма, даже царственная, князь и ревнитель порядка, облеченный достоинсивом лет, уже свое отработавших, уже оплатиз-ших по всем счетам. И все они ожидали нас. В следующее мгновение я понял, почему мне стало так не по себе: все они ожидали меня. И лишь в эту секунду, когда мы с Гро-мобоем стояли, ощущая кожей, не говорю уже – вдыхая легкими – один и тот же воздух меньше, чем в тысяче шагов от беговой дорожки, и не больше, чем в одной десятой от тысячи минут до начала скачек – лишь в эту секунду я по-настоящему понял, что не только наши судьбы – моя и Громобоя – стали одной судьбой, но и что эта сдвоенная судьба несет на себе все остальные судьбы, уж во всяком случае Буна и Неда, и от нас зависит, на каких условиях они смогут вернуться домой и вообще смогут ли вернуться, и в этом было нечто мистическое, такое, что не должно ложиться на плечи одиннадцатилетнего мальчишки. Поэтому, возможно, я ничего не заметил или. во всяком случае, не понял того, что увидел, а именно, что Ликург отдал повод дядюшке Паршему, подошел к нам, взял мула под уздцы и Нед спросил у него: